Юрий Брайдер - Особый отдел и око дьявола

— Ага, — саркастически усмехнулась Людочка. — Все вместе погорюют или порадуются, а потом кто-то из этой толпы утопится в проруби, повесится в хлеву или станет жертвой неизвестных преступников, которых в подобной глуши и быть-то не должно... Мне кажется, что мы столкнулись здесь с сочетанием целого ряда факторов, в комплексе дающих кумулятивный эффект. Сюда не милицию надо было посылать, а серьёзную научную экспедицию.

— Экспедиция денег стоит, а мы и за командировочные корпеть согласны, — желчно произнёс Кондаков. — Посмотрите, даже эта институтская вертихвостка грант от англичан получила! Да хоть бы на что-то путное, а то на бабушкины сказки. Голову даю на отсечение — на разгадку тайны Чарусы нашему министерству тоже немалую сумму отвалили. Но нам из неё и цента не досталось!

— Ну и правильно! Ведь мы один хрен ничего не разгадаем, — рассмеялся Цимбаларь. — Я в этом более чем уверен.

На опорный пункт Цимбаларь вернулся уже под утро, о чём свидетельствовали наручные часы, но отнюдь не окружающая действительность — глухой мрак, как и прежде, царил повсюду. Угасло даже северное сияние.

Остановившись возле калитки, он критическим взглядом окинул своё временное обиталище. Дверь держалась на честном слове — заходи кому не лень, хоть с топором, хоть с вилами. А в ничем не занавешенное окно так и хотелось что-нибудь бросить — если и не бутылку с зажигательной смесью, то как минимум булыжник. Надежда оставалась только на персонального ангела-хранителя, но они, по слухам, дальше шестидесятой широты на север не залетали.

В том, что поджог был направлен именно против участкового, сомневаться не приходилось. Все остальные, включая и Вальку Дерунову, выглядели в данной ситуации жертвами. Но если этот удар затрагивал лишь авторитет Цимбаларя, то следующий мог угодить и в голову.

Перед тем как повалиться в кровать, он прикрыл окно своей комнаты перевёрнутым столом, а дверь загородил платяным шкафом. Это были совсем не те меры, которые могли защитить от злых сил, незримо витающих над Чарусой, но ничего другого он просто не придумал.

Когда Цимбаларь разлепил глаза, шкаф и стол стояли на прежних местах, а Парамоновна подметала на служебной половине.

— Да ты никак чертей ночью гонял, — посочувствовала она. — Всю мебель поворочал и в сапогах заснул. Если пьёшь, закусывать надо. Лучше всего строганинкой запасись. Под водочку — первое дело. Особенно у нас на севере.

— Да не пил я вчера, Парамоновна, — стал оправдываться Цимбаларь. — Просто устал очень. Намаялся с этим пожаром. А что вы сами про него думаете?

— Мою думалку муженёк ещё тридцать лет назад поленом отшиб, — сообщила старуха. — А про пожар люди бают, что ты сам его учинил.

— Интересное дело! Мне-то от этого какая выгода?

— Того простым людям не понять. Но тебя впредь остерегаться будут. Не ровён час — красного петуха подпустишь.

— Наверное, кому-то выгодно распускать обо мне такие сплетни.

— Да уж не без этого, — согласилась старуха.

— Что вы по поводу вчерашнего видения скажете? — как бы между прочим осведомился Цимбаларь.

— Какого ещё видения? — Шорох веника затих.

— Которое вам во время пожара пригрезилось. Только не отпирайтесь.

— Да я и не отпираюсь. С чего ты взял? — Веник снова загулял по половицам. — Но сначала одну историю послушай... После войны, помню, нас вши донимали. Кто-то с фронта привёз, а мыла тогда и в помине не было. Делаешь какую-нибудь работу, а по тебе вши так и шастают. Сначала невмоготу было, а потом ничего, привыкли... Это я к тому, что вши могут и в мозгах шастать. От такой беды ни один челочек не ограждён. Ну да и пусть себе! Я внимания на них не обращаю, а своё дело дальше делаю... А вот спрашивать про вшей неприлично, где бы они ни водились — хоть на теле, хоть в мозгах.

Не сказав больше ни слова, старуха удалилась, скорее всего разобиженная.

В это время в школе уже начинались занятия. Большинство учеников припозднились — ходили смотреть на пожарище. Один нашёл в золе целый ком спёкшейся мелочи, второй — пучок гитарных струн, третий — чудом уцелевший будильник.

При учительнице дети помалкивали, но Вани, считавшегося дурачком, не стеснялись. Пока Людочка ещё не вошла в класс, они оживлённо шушукались между собой.

— Борьку Однорукого ночью лесная ведьма околдовала, — сообщил пацан, занимавшийся по программе третьего класса. — Глаза ему запорошила, а сама огненной птицей обернулась и в магазин через трубу влетела.

— А откуда эта ведьма взялась? — поинтересовалась девочка-первоклашка.

— Оттуда! Они в лесу за каждым дуплистым деревом стоят и за людьми наблюдают. Покой в мире стерегут. И если кто-нибудь себя неправильно поведёт, они его в болото заманят или на суку повесят.

— А магазин ведьмам чем помешал? — спросила другая девочка, постарше.

— Папаня говорил, что это как бы сигнал такой, — продолжал третьеклассник. — Значит, в нашей Чарусе неладно. Дурные люди в ней завелись. Скоро ведьмы будут деревню чистить, как в прошлом году, когда Митьку-участкового на вилы взяли, а Жанна Петровна таблеток наглоталась.

— Страх-то какой... А как хоть эта ведьма выглядит?

— С коломенскую версту ростом и вся в белом.

— Ты её сам видел?

— Если бы видел, то здесь бы уже не сидел.

В этот момент в класс вошла Людочка — высокая, как ни одна женщина в деревне, да ещё с ног до головы одетая в белое. Дети испуганно притихли.

После беспокойной ночи Кондаков решил позволить себе отдых. Но деревенские жители думали иначе. В кои-то веки заполучив такой подарок судьбы, как фельдшер, они старались использовать его на всю катушку.

Кроме того, многие пожилые люди, не видевшие разницы между фельдшером и ветеринаром, тащили в больничку хворых коз и увечных псов. От одного деда даже поступило предложение охолостить молодого жеребчика.

Дабы отделаться от назойливого просителя, Кондаков ответил:

— Могу и охолостить, но с одним условием. Я потом этот жеребячий инструмент тебе самому пришью. Согласен?

Дед сказал, что ему надо посоветоваться с роднёй, и больше уже не появлялся.

Некоторые женщины, побывавшие на приёме — и не только старушки, но ещё вполне товарные молодухи, — весьма прозрачно намекали на свои вдовьи обстоятельства, а наиболее бедовые прямо предлагали Кондакову сменить жёсткую холостяцкую постель на пышное семейное ложе.

Пациенты мужского рода, пусть пока и довольно редкие, в качестве подарков приносили с собой четвертные бутылки первача и кисеты с махоркой. Народ, охладевший к чересчур суровому участковому, потянулся душой к добросердечному и отзывчивому лекарю.

Хотя большинство аборигенов и аборигенок продолжали упорно отрицать свою склонность к каким-либо галлюцинациям, находились белые вороны — преимущественно женского пола, — охотно делившиеся своими впечатлениями о минувшей ночи.