Юрий Брайдер - Особый отдел и око дьявола

— А почему не изнасилование? — поинтересовалась Людочка.

— К сожалению, в это вряд ли кто поверит, — скорбно вздохнул Цимбаларь.

— Не понимаю, чему вы радуетесь, — голос Кондакова всё время перебивали странные шумы. — Возможно, это и есть начало того самого процесса отторжения чужеродных особей, жертвами которого стали Черенков и Решетникова.

— Что-то уж больно рано за нас взялись, — усомнилась Людочка. — Ещё и обжиться как следует не успели...

— Дурную траву лучше всего на корню уничтожать, — теперь пошутил уже Кондаков, хотя и не особо удачно.

— Ты сама кого подозреваешь? — спросил Цимбаларь.

— Да пока вроде бы никого, — ответила Людочка. — Среди примет поджигательницы указывают ещё и высокий рост. То есть мой тулуп мог одеть и достаточно сухощавый мужчина. Например, сторож магазина... как его...

— Ширяев, — подсказал Цимбаларь. — Но ему-то зачем в чужую одежду рядиться? Мог бы и без всяких фокусов магазин поджечь... Хотя он человек со странностями и у меня на подозрении состоит с самого первого дня.

— Вот видишь... Короче, надо искать тулуп. Через него мы выйдем на поджигателя. Тулуп приметным. Сам из романовской овчины, а воротник песцовый.

— Одну минуточку, — сказал Кондаков, и голос его пропал из эфира.

— Что там у него случилось? — после минутной паузы с досадой произнёс Цимбаларь.

— Наверное, забыл снять с больного медицинские банки и теперь их придётся разбивать молотком. — сказала Людочка, тоже не чуждая иронии.

— Позубоскальте, позубоскальте, — немедленно отреагировал Кондаков. — Я, между прочим, всё слышу... А тулуп искать не надо. Он висит в приёмной фельдшерского пункта, и все посетители шарахаются от него, как от бешеной собаки.

— Вы его уберите в какое-нибудь укромное местечко, — попросила Людочка. — Я потом попробую найти отпечатки пальцев. Кроме того, не мешало бы выяснить, кто его вам подбросил... Ну всё, мне пора на урок.

— А я пойду молотком сбивать банки, — сообщил Кондаков.

— Зато у меня планы самые простые, — в тон им обоим произнёс Цимбаларь. — Проведу дегустацию на сыроварне, а если останется время, прильну к живительному роднику русской словесности.

— Выпьешь водочки «Лев Толстой»? — уточнила Людочка.

— Нет, загляну в здешнюю библиотеку.

— Если заметишь что-нибудь подозрительное, сразу радируй, — сказал Кондаков. — Примчусь на помощь.

— С отвагой в сердце и с клизмой в руке, — не удержалась от шпильки Людочка.

Вопреки предсказаниям Цимбаларя, следующей мишенью для травли стал не лжефельдшер Кондаков, а Ваня, изображавший из себя тихого, прилежного школьника.

Едва усевшись за заднюю парту и раскрыв русскую версию журнала «Плейбой», замаскированную под альбом для рисования, он ощутил в левой ягодице довольно чувствительный угол. Сдержав вполне естественное в этой ситуации крепкое словцо, Ваня незаметно для посторонних сунул под себя руку и извлёк на свет божий острый сапожный гвоздик, шляпка которого была вделана в кусочек пластилина (и то и другое использовалось сегодня на уроках труда).

В школе такие подлянки устраивали обычно ябедам, отличникам и учительским любимчикам. Одноклассники, по-видимому, ожидали, что Ваня пожалуется «мамочке», но тот, действуя крайне осторожно, обезвредил ещё несколько колючих приспособлений (канцелярские кнопки, надо полагать, были в Чарусе дефицитом) и при этом никак не обозначил своей реакции.

Короче говоря, одна сторона бросила вызов, а другая с достоинством приняла его. Зная по опыту, что выжидательная позиция успеха не принесёт, Ваня решил ускорить неизбежное разбирательство.

После окончания уроков он не стал дожидаться Людочку, а помахивая портфелем, содержимое которого повергло бы в ужас любого ревнителя школьной нравственности (кроме порнографической литературы, там находились ещё сигареты, спички, початая четвертинка самогона и игральные карты), вышел на улицу.

Мороз стоял такой, что дышать можно было только через шерстяную рукавичку. Усы и бороды встречных мужчин серебрились инеем. Женщины кутались в платки, оставляя лишь узенькую щёлочку для глаз. В подобную погоду было одинаково несподручно заниматься как созидательной деятельностью, так и ратным трудом.

У первого же поворота Ваню настигла компания школьников, возглавляемых третьеклассником Хмырёвым. обещавшим со временем вырасти если и не в Илью Муромца, то по крайней мере в Чудище Поганое.

Кто-то как бы ненароком задел новичка плечом, что и послужило предлогом для конфликта.

— Ты чего толкаешься, сопля московская! — возмутился Хмырёв. — Тебе улица узкая?

— Узковатая, — хладнокровно подтвердил Ваня. — у нас в Москве самый паршивый переулок пошире будет.

— Вот и катись туда! И нечего выпендриваться! — вразнобой заорали пацаны, в большинстве своём семи-восьмилетние малявки.

— Это кто выпендривается? — удивился Ваня.

— Ты! С такими ушами надо Чебурашкой в цирке работать, — Хмырёв сорвал с него шапку.

На мгновение они сошлись грудь в грудь — вернее. Ванина грудь ткнулась в чужой живот. Пробить кулаком зимнее пальто и несколько слоёв одёжек было не так-то просто, но Хмырёв вдруг резко согнулся пополам, а потом вообще прилёг на снег. Своё негодование он никак не высказывал, а только натужно хрипел, стараясь вдохнуть воздух, внезапно переставший поступать в лёгкие.

Пацаны, так и не понявшие, что к чему, оравой кинулись на Ваню, но он странным образом устоял на ногах, а все они образовали кучу-малу, в самом низу которой оказался бедный Хмырёв.

С этой секунды Ваня полностью контролировал ситуацию. Тех, кто пытался встать, он незамедлительно укладывал на место — маленький кулачок гвоздил чувствительно и точно. Конечно, детей бить нельзя. Но это правило, кстати сказать многими игнорируемое, распространяется только на взрослых. Лилипут не отличается от детей ни ростом, ни весом, ни силой. Он не избивает, а защищается.

Вскоре некоторые из малявок пустили слезу, а те, что постарше, стали просить пощады. На это Ваня милостиво ответил:

— Вставайте, я вас больше не держу. А если хотите драться, будем драться.

Пацаны с понурым видом встали и принялись стряхивать с себя снег. Повинуясь древнему инстинкту побеждённых, они старались не смотреть Ване в глаза.

Последним поднялся Хмырёв. Стоять прямо он не мог, и всё время клонился набок.

— Чем же это ты меня так звезданул? — с трудом выговорил он.

— Вот этим, — Ваня показал кулак, а пацаны дружно подтвердили, что москвич не пользовался ни свинчаткой, ни кастетом, ни булыжником.

— Ну, тогда держи краба, — продолжая пребывать в позе человека, с которым на пути к нужнику случилась досадная оплошность, Хмырёв протянул Ване руку. — Я тех, кто меня побил, уважаю.