Джеймс Гарднер - Час Предназначения

Все еще чувствуя головокружение, я с трудом поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Как долго я был без сознания? Во рту у меня пересохло, похоже, я провалялся часа четыре-пять, может быть, и дольше – точно определить невозможно.

Каппи и ее птицы-слуги поблизости не оказалось. Почти у самой воды лежал лорд, на нем больше не было доспехов – только легкая нижняя рубашка, доходившая до колен. Я не знал, то ли он и в самом деле носил ее под доспехами, то ли ее надела на него Стек, после того как сняла броню. Никто больше не посмел бы похитить доспехи Лучезарного – рассказывали, будто они сами могут себя защищать, но Стек, вероятно, знала, как обойти защиту и как затем присвоить доспехи себе.

– Рашид! – позвал я.

Видя, что он не шевелится, я присел рядом с ним и потряс его за плечо. Никакой реакции. Но, по крайней мере, он дышал. Я встряхнул его еще несколько раз – безуспешно. Похоже, Лучезарный пребывал в глубоком обмороке. Возможно, Стек что-то с ним сделала – какой-нибудь укол вроде того, каким доктор Горалин усыпляла детей, прежде чем взять у них Дар крови и кости. Так или иначе, ничто не говорило о том, что Рашид скоро придет в себя.

У Стек теперь были его доспехи. И его силовое поле. И стреляющий лучами пистолет, с помощью которого она расправилась с моей птицей-слугой. Вероятно, она пряталась в воде, пока боги усыпляли нас, затем всплыла и…

Зачем? Что моя мать намеревалась сделать с Гнездовьем?

Я содрогнулся. В любом случае ее намерения вряд ли относились к разряду добрых.

Я вернулся к обезглавленной птице-слуге. Моя Куриная шкатулка лежала рядом на полу, но скрипка исчезла. Ее украла Стек.

Зачем? Зачем ей нужна моя скрипка? Но, с другой стороны, ведь это ее инструмент! Моя скрипка, мои нотные листы, учебники, по которым я учился играть, – все это принадлежало Стек. Да и музыкальный дар я получил от матери.

Я поклялся, что, как только вернусь в поселок, куплю себе другую скрипку. Я больше не смог бы дотронуться до смычка, который когда-то принадлежал Стек.

– А ведь ты взяла совсем не то, мама, – вслух сказал я. – Тебе надо было взять шкатулку.

Я открыл ее. Вот и «беретта» – на прежнем месте. Я тут же проверил оружие и убедился, что с зарядом все в порядке.

– Мама, – прошептал я, – берегись.

А затем я пошел ее искать.

За открытой дверью тянулся коридор, шедший слегка под уклон. Единственным источником света в нем был ярко освещенный ангар позади меня – в самом коридоре никаких ламп не оказалось. Немного подумав, я сунул пистолет за пояс и пошел вперед, касаясь одной рукой холодной и влажной каменной стены.

Мои мокасины издавали едва слышный шорох – хотя я и не умел двигаться столь бесшумно, как Дорр, но, даже отражаясь от каменных стен, звук вряд ли распространялся слишком далеко. Если бы мне удалось застать Стек врасплох, пока она будет чем-нибудь занята…

Но чем она может быть занята? Что она вообще собиралась сделать? Судя по всему, моя мать шла к своей цели все двадцать лет. Сумев каким-то образом познакомиться с Лучезарным, она убедила его явиться в поселок именно в это время, а затем солгала ему насчет «усыпляющего газа», чтобы он не смог ей помешать…

Помешать что?.. Даже в доспехах Рашида, что она могла сделать против богов?

Но боги использовали в качестве своих орудий машины – вроде птицы-слуги, из перерезанной шеи которой сейчас торчали оборванные провода. И с этой машиной ей достаточно легко удалось расправиться.

По мере того как угасал свет, шедший из ангара позади, я начал различать яркое сияние далеко впереди. Что ж, неплохо – я опасался, что богам и их слугам не нужен свет, поскольку они могут видеть в темноте.

Коридор закончился большим залом, залитым мрачным серо-голубым светом электрических ламп-трубок. Затаив дыхание, я прижался к стене, стараясь остаться незамеченным, но глаза не наблюдали никакого движения, звуки также не доносились. Постояв с минуту, я осторожно двинулся вперед.

По размерам помещение оказалось не меньше центральной площади Тобер-Коува… и все оно было заполнено стеклянными гробами.

Разбитыми гробами с мертвыми телами.

Я подошел к ближайшему. На моих глазах выступили слезы – Урго, несчастный Урго! Похоже, он мирно спал внутри гроба, пока кто-то не разбил стекло. Прежде чем мальчик успел проснуться, убийца перерезал ему горло одним из осколков стекла – вверх, поперек и вниз. Вся внутренность гроба была залита кровью.

Это сделала Стек. Моя мать. А затем она направилась дальше, к следующему гробу.

Торн, один из наших шумных соседей, живших в хижине рядом с нашей. В последний год она была женщиной, но передо мной лежало ее мужское тело – убитое, так же как и Урго, залитое кровью, собравшейся в лужу на дне гроба.

Дальше – Чум, любовник Торн. Мужское тело. Мертвое.

А в следующем гробу… В следующем…

– О, Каппи… – прошептал я.

Каппи, мужчина-Каппи, в луже собственной крови.

«Она должна была выбрать мужское Предназначение, – подумал я. – У нее были обожжены руки, и ей ничего не оставалось, кроме как стать мужчиной». Но эта ее половинка была мертва.

Я потянулся через разбитое стекло и дотронулся до его щеки. Мне вдруг пришло в голову, что я никогда не прикасался к ней таким образом – я-мужчина и она-мужчина.

– Каппи…

Тело уже начинало остывать.

Я с трудом заставил себя отойти от гроба. Больше я ничего не мог сделать – лишь запомнить как следует, за что должна умереть Стек.

Каппи спал, точно так же, как спали все наши души в Гнездовье, когда в них не было необходимости. Тело его было обнажено, и, приглядевшись внимательнее, я увидел тоненькие трубочки и провода, тянувшиеся снизу гроба и опутывавшие все тело Каппи, с головы до пят. «Питание», – подумал я. Птица приносит пищу своим птенцам; и здесь, в Гнездовье, боги тоже снабжали тоберов пищей, пока те спали. Пищей, водой, всем, в чем могло нуждаться тело…

Но гробы были слишком хрупки, чтобы противостоять убийце. Я представил себе, как Стек, одетая в доспехи Рашида, колотит бронированным кулаком по стеклу, а затем перерезает осколком горло – горло Каппи.

Я перешел к другому гробу. В помещении их были десятки, расположенных рядами: в первом ряду самые старшие из нашего поколения, Каппи и девятнадцатилетние; во втором – восемнадцатилетние, сплошь мужские тела; следующий ряд – семнадцатилетние…

О боги…

Я бросился бежать – мимо подростков, мимо детей, к гробам в дальнем конце зала. К самым младшим.

Ваггерт. Он в первый раз побывал в Гнездовье.

И в последний.

Стек убила его так же, как и остальных, – своего собственного внука. Она пробилась к его беззащитному маленькому тельцу и зарезала его, разбрызгав вокруг кровь.