Сергей Булыга - Ведьмино отродье

И так он пролежал весь день. Под вечер в Океане показались лодки. Они прошли вдоль берега и скрылись за ближайшей прибрежной скалой. Рыжий поднялся, отряхнулся. Так, может быть, подумал он, и понимать тут нечего? Просто безместный старый йор устал от своей прежней бестолковой жизни, а здесь, ему так чуется, как будто бы можно будет начать все сначала. И если это и вправду окажется так, то разве это плохо? Как будто нет. Но только "как будто"! Рыжий вздохнул и побежал вслед за лодками.

Там, за скалой, возле удобной тихой гавани раскинулся небольшой рыбацкий поселок. Дети играли на песке, старик сидел возле коптильни, ветер свистел в развешанных для просушки сетях. А вон ряд хижин - черных, покосившихся. А вон высокое крыльцо и над ним вывеска; это, вне всякого сомнения, трактир, значит, там можно будет подкрепиться. Рыжий поправил на себе ремень, одернул пояс, и, приосанившись, двинулся к поселку. Дети, только завидев его, сразу вскочили, засвистели. Рыжий строго прицыкнул на них, и они замолчали. А он, еще раз приосанившись, уже вошел в трактир, важно прошел через весь зал, сел у окна и только тогда уже осмотрелся по сторонам. Дым, ругань, чад. То есть трактир такой же, как везде. Но, правда, зато здесь прямо из окна виден сам Океан! А вольный терпкий дух, он до того силен, что даже здесь, в трактире, не перебивается. Вот так-то вот! Вот шел ты к Океану - и пришел! Да, только так... Вот только для чего? И Рыжий снова осмотрелся.

Да только что здесь высмотришь? Трактир и есть трактир - везде. Рыжий насупился, заскреб когтями по столу. Хозяйка - стройная, в коротком белом фартуке - лениво подошла к нему, спросила:

- Ну, что тебе?

Рыжий, откинувшись к стене, молчал, смотрел чуть в сторону. Потом сказал, почти не разжимая губ:

- Есть. Пить. И... музыку.

Хозяйка удивилась:

- А какую?

- Военную. И кубик. И чтоб без изъяна. Да, и еще! Всем... вот по столько, на два когтя. Счет - мне.

Хозяйка улыбнулась и сказала:

- А ты мне нравишься.

- Взаимно. Шевелись.

Вечер прошел под музыку, удачно. Народ везде один - купились завидущие. Чет, чет, нечет, простите, но не угадали. Еще? Еще! Еще? Увы! Чет, чет, нечет, гони расчет! И гнали, а куда им деться. И кусали губы. Но возмущаться - нет, не возмущались, уж больно он для них был... Как бы это? Необычен. Вот и терпели, да. Потом, когда все разошлись, Рыжий сгреб выигрыш и жестом подозвал хозяйку. Та подошла, села напротив. Рыжий кивнул на деньги и сказал:

- Вот, это за постой. Бери.

Она не шелохнулась. Молчала, думала, водила лапой по столу. Потом спросила:

- Ты откуда?

- Издалека. Тримтак.

- А где это?

- Не помню.

- Надолго к нам?

- Да как тебе сказать...

Хозяйка понимающе кивнула. Потом, сделав печальные глаза, сказала:

- Меня звать Ику. А тебя?

- Кронс из Шестого Легиона. Два гвардейских шеврона, пять ран. Год в бегах. Что еще?

- Нет, ничего. Ты голоден?

- Немного.

- Тогда сходи, возьми с плиты что хочешь. И, кстати, чашки прихвати.

- Две?

- Две.

А ночью, в дальней комнате, она ему сказала:

- Ну вот, я снова замужем, - и тихо засмеялась.

Потом, когда она заснула, Рыжий еще долго лежал с открытыми глазами, смотрел на черный закопченный потолок и думал. Вот наконец-то у него есть дом. Жена. И надежное, честное дело. А что еще нужно для счастья?!

И он действительно был счастлив. Раздобрел. Утром вставал, работал по хозяйству, ездил в соседнее селенье за продуктами, а вечером стоял у стойки. Пришла зима, и Океан штормил. Никто уже не выходил на промысел, и потому в трактире постоянно было оживленно. Пили репейную, чешуйную, двойную. Потом, разгорячась, звали хозяина играть. И он садился и выигрывал. У всех. Всегда. Меняли кубик, правила, кричали, чтобы он закрыл глаза, чтобы он сел к столу спиной - но ничего не помогало: он выигрывал. А почему это у него так получалось, Рыжий и сам не знал. Давно, еще в солдатской школе, он вдруг как-то заметил, что кубик, если сильно захотеть, всегда ложится так, как это ему надо. Потом, правда, у него очень сильно болела голова, и потому играл он редко, лишь только в случаях крайней нужды. Но все равно товарищи дразнили его шулером... Но все это теперь осталось там, в той, в его прежней дурной жизни, а здесь, в Голодной Бухте, ему было легко, он ничего не чувствовал и голова его всегда была ясна. И он метал - сгребал, метал - сгребал. Слава о нем пошла гулять по всему Побережью. К весне уже не проходило и недели, чтобы в трактир "Под якорем" не заезжал какой-нибудь самонадеянный гордец, желающий сыграть с хозяином. Хозяин никому не отказывал. И это шло на пользу: трактир расстроился, хозяйка покруглела. Сменили вывеску, на окнах повесили шторы, а на столах по два раза на день перестилали свежие, до хруста накрахмаленные скатерти. Утром, позавтракав, Рыжий просматривал отчеты, брал пробы из котлов, корил работников - всегда было, за что, - и выходил гулять. Дети бежали вслед за ним, кричали:

- Дядя! Дядя!

Он раздавал им сласти, и дети умолкали. Пройдя через поселок, Рыжий взбирался на скалу, садился на один и тот же камень, раскуривал красную коралловую трубку и смотрел на Океан. Дул сильный ветер - зимой так всегда - Океан штормил. Вода, одна соленая вода до горизонта. И дальше то же самое; пять, десять лет плыви - и ничего там не встретишь. Вот так-то вот: здесь - самый край земли, а дальше и вообще ничего нет. Тогда чего он здесь ждет? Что ищет? Месяц тому назад в поселке объявился незнакомец. Он все ходил, высматривал, выслушивал, потом целый вечер просидел в трактире, но не играл, а лишь смотрел, как другие играют, да криво ухмылялся... и в ту же ночь исчез. Все говорят, что это был фискал из Бурка, стряпчий стола налогов. Что ж, может быть оно так и есть... А если это приходила память? О чем-то очень важном. И недобром. Но вот только о чем эта память? О чем? И он сидел, смотрел на Океан и вспоминал - уже в который раз! - всю свою жизнь. Напрасно! Он жил, как многие: вначале было просто самое обычное деревенское детство, а после - за отцовские долги - он был продан в солдатскую школу, затем честно служил, затем ловко бежал... Нет, что-то все не так. Не стоит вспоминать, а то и без того... Вот и жена уже все чаще говорит:

- Соседи беспокоятся. Ты ж обещал, что съездишь в город.

Да, было дело, обещал. Зимой в поселке была сходка, на ней его избрали старостой. Теперь он должен привезти из города станок, в котором мелют рыбьи кости, а еще новые веревки для сетей, поплавки, рассаду для теплицы и парусину, весла и крючки. Да, денег у него хватает. И не жалко. Он щедр, он всеми уважаем. И чтобы кто-то из поселка взял да и в ребра ему вилами...

Да, вилы! Рыжий вздрогнул. Раны давно уже зажили и бок теперь болел только в большую непогоду, однако вспомнить то, как это он тогда сумел спастись, бывший трубач за все это время так и не смог. И ладно бы! Но с той поры, точнее, именно с той злополучной ночи, его преследовал один и тот же сон - как будто он, словно дикарь, в толпе таких же дикарей бежит - на лапах и стопах, да-да, на всех на четырех! - бежит по какому-то дикому, мрачному, непроходимому лесу. Они бегут, ревут, преследуют какого-то диковинного зверя. "Наддай! Наддай!" - гремит в ушах. Он наддает...