Анна Субботина - На пороге зимы

На скользкий замшелый камень полетели его плащ и её тёплая накидка, а следом на эту мягкую груду взгромоздилась и девчушка. Она безнадёжно запуталась со шнуровкой рубахи Такко и только хихикала и тыкалась ему в плечо. Такко переместил её руки ниже, где они могли принести бóльшую пользу, и принялся торопливо развязывать пуховый платок, которым девушка была замотана от подбородка до колен. Тело под этим платком наверняка было худым и плоским, но какая разница — лишь бы прижималось теснее и двигалось поживее. Узлы путались под непослушными от хмеля и холода пальцами; он тихо выругался, сдёрнул девчушку с камня, развернул спиной к себе и потянул вверх бесчисленные подолы.

Девушка выгнулась, запрокинула голову и нетерпеливо обернулась. Отблески костра по-новому высветили черты её бледного лица — и Такко вздрогнул, отстранился и заморгал, пытаясь отогнать морок. Хмель и неверный свет на миг подарили деревенской простушке точёные черты и золотые локоны.

— Ну что же ты? — шептала девчушка, направляя его руки, которые замерли на её бёдрах.

— Ничего, — прошептал Такко, загоняя воспоминания в дальний угол. Тело под руками выгибалось и нетерпеливо подавалось к нему — но отсветы костра, как нарочно, играли золотом на концах ресниц, клали густые тени вокруг тонких губ… Изнутри поднималось щемящее, опустошающее чувство. Память выворачивалась наизнанку; трещины на сосновой коре складывались в линии каменной кладки замка, а светлые пятна лишайников чудились лепестками белого шиповника — опавшими, увядшими, растоптанными… Желание, от которого только что можно было задохнуться, расплывалось тянущей болью.

— Здесь и вправду слишком холодно, — наконец выговорил он, опуская скомканные подолы. — Идём к огню.

По пути к костру, около чана с вином они столкнулись с Вереном. Тот поддерживал за талию такую же невысокую и светловолосую девчушку, а второй рукой помогал ей подносить к губам полную до краёв чашу.

— Так быстро? — удивился он, окинув Такко весёлым, озорным взглядом, в котором сразу же мелькнула озабоченность. — Эй, ты чего? Случилось что?

Такко мотнул головой, не оборачиваясь. Верен проводил его недоверчивым взглядом, но девушка в его объятиях поперхнулась, закашлялась, и он выкинул мысли о друге из головы. Не маленький. Надо будет — сам расскажет.

— Я сам дойду, — уверял Верен, безуспешно пытаясь сбросить чьи-то руки с плеч. — Ещё не настоялось вино, которое бы меня свалило!

— Да погляди, как ты шёл! — Выпавший за ночь снег вздыбился, перед глазами вспыхнули цветные пятна, но кто-то поддержал, помог выпрямиться, и Верен увидел цепочку следов, которая ну никак не могла сойти за прямую.

— Ладно, ведите… А, стой! Надо караулы проверить!..

— Вот тебе только караулы и проверять! — по ушам резко ударил смех. — Больше некому! Нет, вы поглядите на него! Еле стоит, а рвётся порядок наводить!

Товарищи держались на ногах ненамного лучше самого Верена, поэтому их путь до домика Ардерика оказался извилист и долог. В конце концов, Верен всё же перетянул провожатых к стене, на которой несли свою службу часовые, где они и осели втроём, привалившись к брёвнам взмокшими спинами. Здесь можно было вдохнуть свежий морозный воздух, зачерпнуть чистого снега и умыться, напоследок слизнув с губ капли талой воды. Праздничная ночь помнилась обрывками: горячее вино, сдобренное пряностями до горечи, остро пахнувший дым, девчонка, которая обнималась крепко, хоть и недолго — воинов в крепости было больше, чем отзывчивых гостий…

Лагерь выглядел точь-в-точь как базарная площадь после большого праздника. Снег был расцвечен пятнами от пролитого питья и прочими следами хорошей гулянки. Кое-где попадались обрывки одежды и капли крови — кто-то упал, а может, сцепились спьяну. В голове прояснялось — то ли помогал холод, то ли пряное вино предусмотрительно варили так, чтобы выветрилось побыстрее.

— Верен! — окликнули его сверху. — Ты Рика не видал?

— Что там? — Верен поднялся, окончательно трезвея от одного тона, которым его позвали. Взобрался по шаткой лестнице, выглянул из-за щита и онемел.

С севера, с гор спускалась тёмная полоса, и восходящее за спиной солнце сверкало на остриях копий и навершиях щитов. Северное войско шло в наступление.

— Воины… настоящие! — задохнулся Верен. Опомнился, обернулся, перегнулся через бревенчатый борт и заорал во всю глотку: — Северяне!

Его перебил чистый звук рога, которому тут же отозвались голоса — удивлённые, нетерпеливо-радостные, яростные… Хлопали пологи палаток, звенело оружие, ржали лошади — едва проспавшийся после праздника лагерь поднимался по тревоге.

— Господин барон! — дозорный чуть ли не кубарем скатился с башни, даром что от площадки вели больше сотни ступеней. — Воины под знаменем Бор-Линге! Они будут здесь к полудню.

Пиршественный зал опустел — все ринулись на стену. У кого зрение было острее, передавали другим: воинов сотни три, а то и все пять, и идут они под знамёнами Шейна Эслинга. Люди теснили друг друга, влезали на зубцы; послышался женский плач. Напрасно увивали окна остролистом, напрасно проносили рога над огнём, прося богов послать мир! И не зря волновалась земля в канун Перелома! Верно, для воинов Бор-Линге не осталось ничего святого, раз они решились взяться за оружие в праздничный день!..

Тенрик Эслинг поднялся на стену степенно, нарочито не торопясь. Оглядел горизонт, задержал тяжёлый взгляд на стекавшей с гор тёмной полосе, на знамёнах, на которых — он не видел, но знал — был вышит не лось, а легконогий олень, на укреплениях, где готовились к сражению, и распорядился — так, чтобы его услышали все:

— Укройте всех в замке! Загоните скот и заприте ворота! И успокойте женщин! Шейн идёт не на нас. Даю слово — Эслинге не коснётся война. — Он нашёл глазами начальника стражи; тому в последние лет тридцать чаще доводилось выезжать лошадей, чем сражаться, но сейчас он крепко сжимал охотничий лук, а за спиной у него толпились десятка полтора рослых парней. — Спустите знамя Империи на башне и поднимите наше! Пусть Шейн видит, что на пустоши у него только один враг.

— Мы не поддержим воинов Империи? — уточнил стражник.

— Нет. Они получат то, за чем пришли, — сейчас в бароне Эслинге никак нельзя было узнать добродушного увальня, встречавшего имперское войско. — Видят боги, я пытался сохранить мир, но если Империя хочет крови, пусть проливает её вволю. Свою. Все слышали толчки в канун Перелома! Все видели, что утром взошло солнце, а значит, битва будет под присмотром богов! Пристало ли нам вмешиваться?

В городе закипела работа. Люди высыпали и на пустошь — кто загонял выпущенных спозаранку коз, кто тащил забытую утварь. В сторону деревень за лесом погнали сразу с десяток повозок, чтобы забрать всё ценное до того, как туда вздумается заглянуть воинам.