Мюррей Лейнстер - Прогулки в пятое измерение

А посреди я видел пустое место. Картина была такая, словно я держал две палки. Но я чувствовал, что это оба конца одной палки.

Я продолжал протягивать ее, внезапно она резко сжалась до нормальной длины, пустое место посредине ее исчезло, и это снова была целая палка той же длины.

Сантос погладил шрам на своей шее, затем внезапно кивнул.

— Думаю, это объясняет все, — спокойно сказал он. — Смотрите, амиго!

Он снова стал протаскивать палку через пустое место. Как и в первый раз, палка стала на полтора фута длиннее прежнего, а посередине ее возникла пустота. Но когда Сантос стал двигать палку туда-сюда по этому странному месту, пустота между частями палки оставалась одинаковой и тех же размеров, но торчащие с обеих сторон части палки менялись, делаясь то короче, то длиннее.

Затем Сантос медленно потащил ее, пока один конец палки не исчез, и у него в руке оказалась короткая палка, торчащая из пустоты.

— Ага! — сказал Сантос. — Это все докажет.

Он раскрыл газету и опустил ее сверху на странное место. Посреди газеты возникла дыра. Газета не порвалась, просто в ней появилась дыра. Сантос поднял газету, и дыра в ней исчезла. Затем он стал опускать газету, пока дыра не возникла снова.

— Нажмите выключатель, — попросил он меня.

Я нажал кнопку. Раздался резкий, противный щелчок, и газету прорвало появившееся устройство из меди и хрусталя, а в воздух взлетело облачко мелкой бумажной пыли.

— Что и требовалось доказать, — так же спокойно сказал Сантос. — Конечно же, это оно! Как может быть иначе?

Он достал и зажег сигарету, не проявляя никакой радости или торжества от того, что нашел объяснение.

— Вы были правы, амиго, — сказал он вместо этого странным тоном. — Это очень важно. По крайней мере, это заслуживает Нобелевской премии. Я забыл, кто из великих сказал, что мы живем в безумном мире, но это так и есть. Теперь понятно, почему я боюсь этой штуковины. От нее волосы становятся дыбом.

Он невесело улыбнулся мне.

— Возможно, теперь я стану великим, всемирно известным ученым Хондагвана. Гуттиэрез пришлет за мной самолет первого класса. Пригласит меня погостить в родной стране. А потом выразит глубокие соболезнования по случаю моей кончины в автомобильной аварии через час после приземления. Вот будет забавно.

Но выглядел он при этом совсем не весело.

— Что же, черт побери, — потребовал я, — происходит в этой штуковине.

Сантос выпустил густой клуб дыма.

— Теоретически все очень просто. Два предмета не могут занимать оно место одновременно. Но здесь это вроде бы происходит. Мы говорим о парамагнитных и диамагнитных веществах так, словно существуют магнитные и антимагнитные силовые поля. Но это не так. Ведь точно также мы говорим о положительном и отрицательном электричестве. Но мы же знаем, что нет никакого положительного электричества, а есть только дефицит электронов, несущих отрицательный заряд. Точно так же, нет никакого антимагнетизма в известной нам вселенной, а есть лишь дефицит магнетронов в таких веществах, как, например, медь или висмут.

— Но вы же сказали…

— Я сказал, что создал диамагнетик, — перебил меня Сантос. — И я создал его. Но он не может существовать в нашей вселенной. Поэтому, для существования, он должен создать пространство, отличающееся от нашего, в котором он может существовать. Что он и делает. Мне кажется, многое стало ясно из экспериментов, которые мы только что проделали.

— Да перестаньте! — возразил я. — Вы что, утверждаете, будто эта штуковина переходит в некое четвертое измерение?

— Нет, — ответил Сантос, в голосе которого внезапно пропал всякий интерес. — Не в четвертое измерение, а в замкнутую вселенную. Маленькую карманную вселенную. Точно то же делает, скажем, атом, настолько тяжелый, что разрушает пространство вокруг себя. Но мы не можем проследить за атомом. А за моим устройством вполне можем, потому что пространство, в котором оно возникает, весьма большое.

Он сел и мрачно уставился на пустую стену. Я лишь поморгал. Все начинало приобретать смысл. Наступила долгая тишина в неряшливом помещении, которое было лабораторией Сантоса. Разные мысли мелькали у меня в голове.

Эйнштейн доказал, что пространство упругое. Диамагнетик обертывает себя иным пространством и переходит в него. Причина, по которой больно глядеть на пустое место, где он стоял, состоит в том, что глаза пытаются сосредоточиться на невозможном.

— Но ведь в этом, — сказал я, наконец, — кроется гораздо большее, чем я представлял себе, Сантос.

Сантос лишь пожал плечами. Много лет он работал без продыха, чтобы не думать о своем доме в Хондагве, о жене и трагедии, которая вылилась в кровавое восстание, когда он пытался отомстить. Возможно, он так загрузил себя работой, что уже и не вспоминал о мести. Но президент Ходагве прибудет с дружеским визитом в Нью-Йорк — единственный человек, который лишил жизнь Сантоса всякого смысла!

Я нашел пару держателей для пробирок, валявшихся на пыльном полу в лаборатории Сантоса. Положил их по обе стороны от устройства Сантоса на расстоянии фута. Затем нажал кнопку выключателя, и устройство исчезло.

Я встал позади одного держателя и взглянул поверх него на другой. Тот оказался дюймах в шести от первого. Пространство между ними исчезло, но никуда не девалось, а просто обернулось вокруг устройства Сантоса.

Я нажал кнопку, и все пришло в первоначальный вид. Тогда меня пробрала дрожь.

— Сантос, — я постарался говорить спокойно, — а вам не пришло в голову, что вы теперь самый богатый человек в мире? Ведь теперь железные дороги, мосты и пароходы становятся ненужными. Как ненужными станут и шахты, если я хоть немного разбираюсь в законе сохранения энергии. Если вы сумеете заставить эту штуковину создавать собственные карманные вселенные нужных форм и размеров, то вы измените всю цивилизацию!

Как я уже говорил, он был маленьким, сухим, совершенно не внушительным человеком. Скорее, он вызывал жалость, а на

лице его была написана ненависть к человеку, который скоро станет почетным гостем страны и нашего города. Он попытался выслушать меня. Думаю, он в самом деле пытался, но затем лишь улыбнулся неестественной, жалкой улыбкой.

— Амиго, — вяло сказал он, — У меня сейчас голова не работает. Позже я обдумаю этот вопрос, но сейчас мне надо переговорить с моими старыми друзьями. Не об этом открытии, а о Гуттиэрезе, который будет теперь вдали от своего дворца и многочисленной охраны.

В голосе его даже не слышалось никакого волнения. В нем была ненависть, но ненависть настолько старая, что даже она лишилась всех эмоций, а стала такой же естественной и неизбежной, как необходимость дышать. Но тогда я этого не замечал. Я сочувствовал ему абстрактно, но мои мысли горели от возможностей, которые я видел в замкнутых вселенных, таких, какие создает его диамагнетик.