Cи Джойнер - Немо восставший

Другой заключенный бросил фразу: «Только еще хуже».

«Но я ничего не сделал ему––»

Лайл сказал: «Неважно, на тебе форма!»

Охранник попытался прохрипеть: «Но… я… не могу даже рукой пошевелить».

Лайл приподнял колено и налег всем своим весом на шею охранника. Надзирателю удалось расправить руки, и он стал шарить пальцами, пытаясь выхватить дубинку-слеппер. Но другие заключенные стали рвать его форму по швам, вырвали у него это оружие и вытащили у него из кармана большое кольцо с единственным ключом.

Два жестоких удара в живот единственной рукой Лайла – и охранник вновь теперь рухнул на пол, сложившись пополам и взвыв от боли: «Я знаю, вы хотите меня убить. Но у меня дети. Маленькие».

«У нас у всех дети». Лайл наклонился близко к нему, охранник почувствовал его разгоряченное дыхание, его лицо темной бесформенной массой перекрыло надзирателю весь обзор. «Единственный твой шанс выжить, это если он, может быть, спасет твою грёбаную жизнь. А он – самая большая тайна этого заведения, и если ты не выдашь его нам, твоя мамочка не узнает того, кого она будет хоронить!»

Охранник сказал: «Последняя, самая последняя камера».

Она была похожа на черное углубление в углу обвалившейся шахты, заключенные на ощупь стали ее искать, пока, наконец, не ухватились за толстый висячий замок. Лайл вскрыл его ключом, сняв железную цепь, продетую между ржавыми скобами, привинченными болтами к выемке в каменной стене.

Лайл сказал: «В каком ужасном склепе они его держат!»

«Так, взялись!», крикнул кто-то, и двое заключенных схватились за ручки. Это была гранитная плита, шести футов в высоту, но она отодвигалась на стальных катках, двигавшихся по дорожке на полу. Поднатужившись, они с немалыми усилиями стали оттаскивать эти катки, и камень заскрежетал о камень, пока за гранитом не оказался проем с узкой, но высокой клеткой.

Из темноты с визгом бросились в стороны крысы.

Заключенные вытянули шеи, пытаясь разглядеть силуэт человека в глубине этой почти что гробницы: он сидел на краю койки, опустив подбородок на руки, со скованными цепями запястьями. Он поднял голову, и они увидели его глаза. Пламя двух свечей на темном лице.

Он сказал: «Если я возглавлю вас, вы должны в точности выполнять мои указания».

Лайл сказал: «Не так просто было вытащить вас отсюда, сэр».

«Но все же теперь я свободен».

Он оглядел этих людей, лохмотья их воинских мундиров поверх серых тюремных роб в полоску, а затем встал и сказал: «Слушаться только моих приказов. Мятежников быть не должно».

Лайл кивнул: «Мы с вами, капитан».

«Тогда поднимите этого человека, пока он не умер».

* * *

Президентскую карету занесло на шоссе Вирджинии, упряжка из четырех лошадей изо всех сил старалась удержаться. Полуночный дождь сделал скользкой дорогу в Ричмонд, покрыв ее водой на несколько сантиметров. Застучали копыта. Скользя, они затормозили. Но затем лошади вновь разобрались с дорогой. И, найдя верный курс, поскакали дальше.

Когда карета накренилась, Грант, пошатнувшись, схватился за что-то рукой и зажег сигару от бра, висевшего над мягкой кожаной обивкой, а затем посмотрел на Дункана, сидевшего напротив. Руки Дункана потянулись к паре шестизарядных Кольтов «Нэви-Сикс» , висевших на дверях, готовые схватить их в случае покушения.

Неловко повозившись, он затем сказал: «Раньше я не был знаком с декларациями Немо настолько полно».

«И как, ты впечатлен? “Когда тиран избавится от внешних врагов путем покорения их или договора с ними, и ему больше нечего будет их бояться, тогда он обязательно начнет разжигать какую-нибудь новую войну…” Это Платон*. Остановить войны, перебив вояк. Этим рассуждениям Немо уже тысяча лет, и вот ими-то он, черт, и оправдывал свои действия».

- - - - - - - - - - - - - - - -

* «В первые дни, вообще в первое время он приветливо улыбается всем, кто бы ему ни встретился, а о себе утверждает, что он вовсе не тиран; он дает много обещаний частным лицам и обществу; он освобождает людей от долгов и раздает землю народу и своей свите. Так притворяется он милостивым ко всем и кротким…

Когда же он примирится кое с кем из своих врагов, а иных уничтожит, так что они перестанут его беспокоить, я думаю, первой его задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе... да и для того, чтобы из-за налогов люди обеднели и перебивались со дня на день, меньше злоумышляя против него…

А если он заподозрит кого в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю. Ради всего этого тирану необходимо постоянно будоражить всех посредством войны…»

(Платон, «Государство», 360 г. до н.э.).

- - - - - - - - - - - - - - - -

«Его слова перешли в действия», сказал Дункан.

«Потопив наши корабли, он лишь продлил войну, но не остановил ее, проклятую. Так не бывает. Убил кучу наших людей, и вот – сидит в тюремной камере, а не гниет в безымянной могиле. В этом единственном случае я не согласен с Линкольном. Он пожелал сохранить этот чертов подводный корабль…»

«И вот теперь он нам понадобился».

«Он не стал подписывать приказ о смертной казни, думал, что этот ваш Немо раскроет все свои тайны, свои проекты, чертежи. По этой причине ты тоже, наверное, считаешь, что я варвар, так ведь?»

«Президент Джонсон встал тогда на вашу сторону».

«Джонсона привели к присяге, когда Линкольн лежал наверху уже мертвый. Только так он мог стать президентом – через пулю. И все указания, которые он отдавал, они были вредными или ошибочными, за исключением этого. Немо надо было повесить. А может быть, даже хуже».

Дункан ответил: «Но решение о смертном приговоре так и не было реализовано».

«Потому что этому придурку устроили импичмент, превратив Немо в какого-то мученика. И это сделало из него грёбаную легенду». Грант затянулся и посмотрел на свою сигару. «Даже для тебя. Ты чтишь его за то, что он создал, вместо того, чтобы осуждать его за то, что он при помощи этого сделал».

«Я прекрасно понимаю, кто он такой, Сэм, и почему ты планируешь его повесить».

«С огромной радостью избавлюсь от него, туда ему и дорожка». Тут голос Гранта затих.

Оливер, кучер с толстым затылком и шеей, хрястнул кнутом, и упряжка поскакала быстрее, пробиваясь сквозь бурю. Он почувствовал, как задние колеса занесло, когда он заставил передних лошадей повернуть на полном ходу широким углом, после чего осадил их. Небрежное вождение. Удар молнии высветил колючую проволоку и баррикаду из мешков с песком, перегородившую Кэнал-стрит, в полумиле впереди них.

Дункан вцепился в подлокотники. «Один-единственный человек, в одном каком-то подводном батискафе – и вот целые правительства трепещут от страха. Сила, которой он тогда обладал, была ужасающей, но теперь он заключенный, а Наутилус…»