Максим Бочковский - Нераскрываемые преступления

— Занявшись делом об обезьяне-мутанте, я вывел вас на них, — догадался Томченко.

— Ну да. Позже я пробрался в группу, но как оказалось, это было только часть дела, ибо просто предложить им свою помощь было невозможно. Надо было что-то иметь на руках. Какой-нибудь козырь. И тут удача. Профессор Райский привозит Библейский код, дабы показать его старому другу из прокуратуры. Сразу после твоего визита, помнишь, все «нераскрываемые преступления» по стране были срочно поставлены на уши. Задача найти код раньше, чем они. Найти, во что бы то ни стало. И мы его нашли.

— И дальше стали вместе губить планету?

— Да! — внезапно гаркнул Аливчеев, но потом снова приобрел обычную для себя печальную меланхоличность. — Откуда мы могли знать?

— Конечно. И на когда же вы обеспечили нам конец?

«Троцкий» вздохнул.

— А ты вспоминай число зверя.

— Мне об этом уже второй раз за последние сутки напоминают. Число зверя 666.

— А вот и нет. Это всеобщее заблуждение вышло из давнишней ошибке при переводе библии. От долгого повторения и перевирания на все лады Голливудом, оно приобрело статус истины. На самом же деле число зверя не 666, а 616. Понимаешь теперь?

— Нет, я ничего не понимаю, — честно признался Сергей.

— 616. То есть шестой день первого, а не шестого, как считалось, месяца 200бго года.

У следователя свело живот.

— Завтра!?

— Да, в любой момент с первой минуты нового дня по двенадцать часов соответственно.

Следователь, будучи не в силах больше стоять, подошёл и присел на стул. Аливчеев заботливо налил ему стакан воды, тот выпил залпом.

— И что же, ничего нельзя сделать? — отдышавшись, спросил он.

— Кое-что можно.

— Вы имеете в виду, что ещё есть надежда?

«Троцкий» кивнул.

— Ты ещё помнишь, что через себя можно пускать время вспять?

— Помню. Значит можно вернуться и остановить группу «советника» до критической точки равновесия?

— Проблема в том, что только два человека в мире могут это сделать. Один из них учитель.

— Ну и пусть сделает.

— Ты знаешь, что тот, кто опуститься так глубоко, назад уже не вернётся. Он неминуемо погибнет в бездне. Ксандр, конечно же, без сомнения принес бы себя в жертву, но дело в том, что пущенное назад время не остановится. Оно так и уйдёт вплоть до большого взрыва, создавшего когда-то нашу галактику. Нет, учитель нужен, чтобы подхватить его в том самом дне, уже нами определённом.

— Вы сказали, что есть два человека. Кто второй?

— Помнишь, когда мы встретились в первый раз, я сказал тебе, что ты человек с огромным внутренним потенциалом? Я забыл тогда сказать, что не просто огромным, небывалым, немыслимым, неповторимым. Ты феномен. Сильнее тебя «твердинцев» нет.

— А учитель?

— Ксандр слаб, — поморщился Аливчеев. — Он стал великим только потому, что давно этим занимается.

— Вы предлагаете мне умереть?

— Нет, выбор за тобой, конечно. Погибнуть вместе с нами или спасая нас.

— Я могу подумать?

— До завтра. Завтра шестой день.

— Шестой день, — тихо повторил Томченко.

— И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал.

Сергей поднял глаза на собеседника. «Троцкий» остался серьёзен.

— Книга Бытие. Глава вторая, стих второй. Земля была создана за шесть дней, за тот же срок ей суждено быть уничтоженной. Знаешь, почему её может спасти только чья-то жертва?

— Нет.

— Зло, распространённое нами, перевесило. Что может уравновесить весы? Только положенное на другую их чашу равное по величине добро. Пожертвовать собой ради всех людей — это великое добро, равное причинённому великому злу.

Следователь схватился за голову. Аливчеев не мешал ему переживать. Его терзания — часть общего замысла. Он должен переболеть, осознать и добровольно принять решение. Так надо. Так предписано судьбой.

Томченко резко поднялся и быстрым шагом покинул кабинет.

Керенский в последний раз набрал номер старшего товарища и бесцельно уставился на мобильный телефон.

«Ну, где этого потустороннего носит?»

О Томченко со вчерашнего вечера не было ни слуху, ни духу. Он не появился дома, не вышел на работу и, похоже, отключил свой сотовый.

Пётр прошёлся взад-вперёд по комнате и снова подошёл к телефону, который вдруг сам разразился трелью. Молодой человек бросился к трубке:

— Серёг?

— Нет, — послышался молодой женский голос. — Это я.

— Диана?

— Мы можем встретиться?

— Ну, сейчас не время.

— Я приду к тебе. Жди меня. Мне нужно с тобой поговорить.

— Может завтра?

— Завтра ты не сможешь!

Керенский сперва остолбенел, а потом хохотнул.

— Почему ты так уверена?

— Расскажу при личной встрече.

— Хорошо.

Через некоторое время в дверь позвонили. Пётр открыл и сразу понял, что что-то не так. Лицо девушки было каким-то не таким. Извиняющимся что ли. И вся она была какая-то поникшая, как проштрафившаяся собачонка.

— Проходи!

В комнате она долго стояла, не смотря на молодого человека. Керенский — на возлюбленную.

— Ты меня любишь? — наконец спросила она.

— А ты сомневаешься?

— Тогда люби меня!

Девушка потянулась к Петру, но тот остановил её негрубо, но решительно взяв за руки.

— Нет, сначала объясни, в чём дело!

— Но я хочу! Хочу! Хочу! — заскулила Диана и вдруг опустилась на колени.

Молодой человек сглотнул, нервно взъерошил волосы и не нашёл ничего лучше, как тоже сесть на пол. Так они и сидели несколько минут, не решаясь ничего сказать. Наконец, девушка заговорила.

— Ты ничего не знаешь. Слишком поздно. Всё случилось слишком поздно!

— Что случилось поздно?

— Я тебя поздно полюбила. Теперь всё.

— Почему всё? Ты куда-то уезжаешь?

— Нет, ты уезжаешь! Очень далеко! А я остаюсь в своей долгой, долгой…

— Что? Подожди, о чём ты? Я никуда не собираюсь.

Диана вдруг резко поднялась и вытянулась перед Керенским во весь рост.

— Вы все собираетесь. Никто, кроме меня, не переживёт этот день.

Она медленно подошла к окну.

— Иди, полюбуйся!

Окна квартиры Петра выходили на одну из сталинских высоток, и теперь прямо над ней зияло что-то вроде черной дыры вселенной, только по цвету не отличающейся от общего тона серого неба. Керенский снова, как в палате профессора Нарштейна, почувствовал, что его спина холодеет от ужаса.

— Что это?

Он вспомнил, что так в компьютерной цветомузыке изображают искажение.

— Да, — вдруг ни с того ни с сего изрекла девушка. — Искажение бытия.

Молодой человек в недоумении уставился на возлюбленную.

— Я, можно сказать, умею читать мысли людей, хотя это и примитивный подход. Я много чего умею. Ведь это я в том клубе изменила музыку ди-джея на Ободзинского.