Дней Долгих - Новые боги: Дважды воскрешенный

— Ха! — Вообразив себя воителем, я ткнул кинжалом вперед, пронзая невидимого врага. Тут же с острия сорвалась слепящая белая молния, ударила в висящий на ветке плащ и исчезла. Я испуганно моргнул. Подошел, потрогал — плащ еще не высох, но лишних дырок на нем тоже не прибавилось. Наверное, действует только на нечисть или вообще не действует.

Погасив сияние — а то вышеупомянутая нечисть не замедлит заглянуть на такой яркий огонек, — я вложил его в ножны, пробормотал молитву Венцу, не забыв поблагодарить за дарованное чудо, и улегся спиной к затухающему костру.

Утром мое выспавшееся, но слегка затекшее тело, ожидал сюрприз — я был полностью обнажен, и даже прочая одежда, вывешенная на просушку, пропала. Раздумывая, кто бы мог позариться на столь непривлекательные ценности, я обошел костер и увидел спокойной висевший высохший плащ. Какие, однако, странные воры, подивился я, набрасывая на голое тело хламиду и подпоясываясь ремнем пояса с кинжалом, который тоже никуда не делся. А вот деньги ночной лиходей вытряхнул из карманов, и они кучкой лежали рядом. Еще более странно.

Срезав кинжалом молодое деревце и обстругав — посохом вор тоже не побрезговал, — я вновь двинулся в путь.

В отличие от своего хозяина, Кубо спокойно спал только по ночам. Вернее, с учетом новой жизни, ранним утром и до обеда. Крат же засыпал несколько позже и просыпался к сумеркам. Поэтому у «ручного медведя» выгадывалось несколько часов личного времени. Иногда он использовал их для того, чтобы решить дела вожака, которые нельзя решить ночью. Иногда позволял себе навестить старых друзей, а то и подруг. Но чаще он просто бродил по городу, обходя кварталы от ворот до ворот.

Ну и, конечно, рынок. Городской рынок разительно отличался от деревенской ярмарки. Ровные ряды прилавков и лотков, между которыми легко проезжали телеги и повозки, а также шустро пробегали торговки пирожками, пивом, орешками и сушеной рыбой. Крикливо украшенные лавки на первых этажах прилегающих домов со стеклянными витринами — у тех, кто побогаче, — и с простыми откидными ставнями. У каждой лавки неизменно стоял зазывала, стараясь перекричать общий гам. Собаки и кошки, как домашние, так и бродячие, упоенно роющиеся в мусоре по углам и проулкам.

Рынок располагался между кварталами ремесленников, богачей и бедняков, у припортового квартала рынок был свой, так как наместник запретил «пропитывать» центр рыбным духом. Городской же рынок имел четко обозначенные границы в виде ворот. Небольших и деревянных, но с аркой для пеших посетителей и аж четырьмя стражниками.

У одной из таких застав Кубо окликнули. Он привычно кивнул знакомому стражнику, протиснулся в арку и был остановлен возникшей на его пути фигуре, явно женской, закутанной с ног до головы в зеленый плащ с капюшоном.

Изящная ручка выпросталась из дорогой ткани и поманила его. Оглянувшись, Кубо не заметил других адресатов этого жеста, пожал плечами и шагнул за ней в подворотню, с ходу отметив сладковатый запах знакомых благовоний.

— Шера, какого Грешного ты тут… — сердито начал он, но был удивлен тихостью и кротостью обычно наглой спутницы вожака.

— Кубо… — почти всхлипнула она из-под капюшона. — Прости меня, прости, молю…

— Тихо, женщина, — шикнул на нее тот. — Говори яснее. И не рыдай, а то прохожие решат, что я тебя граблю.

— Кубо… Нам с тобой поговорить надо.

— Говори.

— Я… — Голос дрогнул, но в следующий миг набрался уверенности. — Я почувствовала кое-что вчерашней ночью. Нечто опасное. Жуткое. Знакомое. Злое.

— Знакомое?

— Да. Боюсь, это говорит моя кровь. Вернее, та ее часть, которая от орков.

— И что? — Кубо начинал терять терпение. Слухи, что телохранитель ночного вожака и пассия того же вожака недолюбливают друг друга редко преувеличивали даже хозяева трактиров, и без того склонные к излишним выдумкам «для остроты». Все и так знали, какого цвета кошка между ними пробежала.

— Мой клан орков, — продолжала Шера, — движется к Смуту. Я почти уверена в этом. С ними еще два или три клана, точно сказать не могу.

— Твоей крови можно верить?

— Крат верит. Ты просто передай ему мои слова. Около трех тысяч орков будут у стен города. Через месяц или немногим больше.

— Хорошо, передам. Это все?

— Спасибо тебе. — Шера вдруг поклонилась могучему телохранителю и поцеловала ему руку, тот даже не успел отдернуть. — Спасибо и прощай.

Фигура с легким шелестом скрылась за поворотом, оставив Кубо озадаченно скрести затылок.

Имперский тракт, припорошенный опавшей листвой, мягко стелился под ноги. В этих местах дорога была на удивление ровной и тянулась в обе стороны до самого горизонта. Легкий ветерок, милосердно греющее солнце, пение лесных птах — что еще нужно путнику? В роскоши в виде лошади или кареты я не нуждался — монахи привыкли к любым тяготам, а к голоду и жажде и подавно. Благо, через каждые две тысячи шагов заботливые строители тракта ставили колодец и обширную площадку для стоянки, иногда даже с навесом.

Однажды, заметив у дороги куст малины, я мимоходом сорвал ягоду и отправил ее в рот. Кисло-сладкий вкус, казалось, встрепенул все нутро, и, малодушно поддавшись чревоугодию, я раздвинул посохом колючие кусты и углубился в заросли. Для малины давно уже не время, но эта каким-то образом плодоносила и поспела вот только-только. «На медведя бы не натолкнуться» — подумал я, и Грешный тотчас с удовольствием вмешался.

Сперва я почувствовал зуд, как будто что-то скребет мне по коже, затрудняюсь сказать, в каком месте. А после только РЫК, непохожий на рычание мохнатого любителя сладкого.

«Ыррр… Ыррр…» — раздавалось в лесу в такт моему зуду. Почесывая тело, я стал осторожно красться вперед. Потом, услышав детский крик, отбросил посох и побежал.

Звуки привели меня в большой пологий овраг, где здоровенный гомлин увлеченно рыл передними лапами яму, довольно порыкивая. Иногда из ямы доносились крики, человеческие и, что главное, детские. Не разбирая дороги, я выскочил из леса прямо позади чудовища. Вспомнив нашу первую встречу с таким же зверем, выудил из кармана серебряную монету поновее.

— Гом! Гом! — крикнул я, размахивая рукой. Отвлечь бы, пока его жертвы не сбегут — детей, судя по крикам было двое. — Гом!

Гомлин повернул ко мне свою лобастую голову. Этот образец породы был менее симпатичен, чем тот. Гораздо выше ростом, щеки свисают до плеч, одно изорванное ухо поникло, второе наоборот было вскинуто и непрестанно шевелилось. Глаза горели охотничьим азартом, когтистые лапы были перепачканы землей, а в левом плече торчал полусгнивший обломок стрелы. Видимо, этот гомлин был уже матерым и старым, когда природная неуязвимость ослабевает.