Дней Долгих - Новые боги: Дважды воскрешенный

— Деда Сах! Деда Сах! — кричал мальчик, вбегая во двор дома. Его сестра едва поспевала за ним, волоча тяжелый котелок.

Я остановился у открытой калитки, ожидая приглашения. Деревня была под стать приграничью, подальше от леса, чтобы никакой зверь не перепрыгнул ночью с ветки через ограду. Ограда, кстати, тоже была характерной. Вместо присущего селениям частоколу, деревеньку опоясывал крепкий дубовый тын. На высоте глаз в нем были сделаны смотровые щели, а по верху, вместо заостренных кольев, были прикреплены колючие ветви засохшего терновника. Пожалуй, ночной тать, вздумавший перелезть через него, оставил бы на шипах не только штаны.

Ворота были распахнуты, но было видно, что смазаны они хорошо и закрыть их — дело десяти ударов сердца. Сверкающий оковкой брус, прислоненный неподалеку, создавал уверенность, что местное ополчение отнюдь не халтурит, надрываясь с замыканием створок на каждую ночь — ничего не заржавело, не сломалось, не потерялось. А то случись что, и деревенька бы повторила судьбу знаменитого оплота Зуб-на-Зуба, известного высотой своих стен и запасом смолы, но не успевшего закрыть ворота перед темными тварями, которые в несколько мгновений добежали от лесной чащи до донжона мимо удивленных стражников, пытающихся раскачать заржавевший подъемный механизм решетки и ворот.

Дома же в деревне были построены не менее добротно — каменное основание, просмоленный и проконопаченный илом и мхом сруб, окна с резными ставнями, неизменный второй этаж и чердак с трещалкой-флюгером. Надворные постройки были менее основательными, но такими же надежными, ибо зимы в приграничье через раз выдавались лютыми, хоть и маловетренными.

На крик мальчика из хлева вышел седой старик в простой рубахе, холщовых штанах и лаптях. Держа в руках плошку с размоченными хлебными корками, он по ходу крошил сие блюдо наземь. Старика сопровождала шарообразная клуша с выводком пищащих желтых комочков.

— Деда Сах! — выпалил мальчик, резко останавливаясь. — На нас гомлин в лесу напал! А мы в норе с Сайкой укрылись, а рыбы так и не принесли, а она котел чуть не забыла, а мы тебе голову притащили, на воротах дядя Сар стоял — так аж присел, когда увидел!

— Осади, пострел, — смеясь, поднял ладонь старик. — Котел я вижу. Вы тоже вроде живы. Какой-такой гомлин, чью голову притащили?

— Так гомлин же, — разъяснил Сай.

— А где взяли-то? Из репьев слепили?

— Не-е-ет, не из репьев! Дядя отрубил ножиком!

— Какой ишшо дядя?

— Монах. Вона стоит.

Дед поднял голову и взглянул на меня. При этом мне пришлось побороть удивление — левый глаз старика напрочь отсутствовал, являя собой крестообразный шрам, кожа на котором стянулась в складки, разошедшиеся по всему лицу. Даже опрятная борода казалась немного кривой.

— О как, — удивленно сказал дед. — Не врали, значица… — И сотворил ладонью знак Создателя.

— Не врали, — подтвердил я. И, сотворив такой же знак, представился: — Дэм, старче, отец Дэм. Монах я, навроде отшельника, нас еще дикими называют. — Небольшая ложь давалась легко, тем более что выбора у меня особо и не было. — Не дал мне Венец спокойного моления в глуши, в путь позвал, вооружив верой пламенной, ну и посохом, да и ножик достался малый…

— Так ты, отче, гомлина одолел? — поразился старик. Узловатые руки дрогнули, он опомнился и, опрокинув содержимое плошки в траву, куда сразу же кинулась вся куриная братия. — Ножом одним?

— Да все с Божьей помощью, — улыбнулся я, разводя руками.

К счастью, вопреки моим ожиданиям, старик не отбросил все мирское и не стал бухаться на колени и благодарить. Правильно, во храме перед Создателем надо колени преклонять, а не перед заезжими монахами.

Бойкая собачонка вылетела из-за угла, почуяв чужого, но, заприметив голову чудовища у моих ног, притормозила, сознавая свою неправоту. Сай шикнул на нее и подошел.

— Возьмите трофей да несите к дядьке Сару. Он у нас кожевенник, — пояснил мне дед, легким подзатыльником подгоняя парнишку. — Малышня к нему ходить не любит, у него весь дом кислым пропах, но ради такого дела-то пойдут… Сайка, внучка. а ты котелок-то брось, да брату помоги. Нам со святым отцом потолковать надыть.

Проводив взглядом удаляющихся ребят, Сах поднял котелок, с кряхтением распрямился и поманил за собой в дом.

Внутреннее убранство тоже сводилось к классическому деревенскому — все деревянное, спят на лавках, дед на беленой печи, снедают за общим столом. За него он меня и усадил, не забыв про угощение — каравай, печеные яйца, зеленый лук, медовые соты и ковш браги. Бражку я не очень уважал, монастырское вино было куда как привычнее, но отказывать хозяину было неприлично, посему я, пригубив из ковша, отдал его обратно и принялся за остальное. К слову сказать, желудок не урчал, но рот угощению обрадовался. Наверное, тело, данное Создателем вновь, не чуралось простых радостей.

Дед Сах, уговорив ковш почти до донышка, утер рот широким рукавом и тихо, почти робко, попросил:

— Святой отец, а… покажи райдал?

— Чего показать? — опешил я. Если в их краях так называют татуировку Ока на ладони, то ему об этом просить не резон — знают все, от Оцилона до Колючих гор, что негаторы встречаются один на десять послушников.

— Кинжальчик свой, как ты его нарек.

Я небрежно закинул руку за спину. Гостю не следует обнажать лезвие при хозяине, но раз он просит… Реакция старика меня поразила — он отодвинулся на край стола и посматривал на меня оттуда с настороженностью. Пожав плечами, мало ли какие у него причуды на старости, я медленно вытащил свою гомлинобойку и положил на стол.

— Это все объясняет, — словно соглашаясь с чем-то, кивнул дед, рассматривая лезвие. Притронуться он, почему-то, не рискнул. — Столь молодой монах, только семинарию закончил, пусть даже Академию, только бы в послушники идти…Ан нет, выпала доля по лесам бродить, чудищ резать.

— Дед, объясни, — не выдержал я. — Райдал, как ты сказал — это кинжал? И почему ты думаешь, что я молод? Да мне за сорок перевалило позапрошлой весной!

Сах долго смотрел на меня. Не пристально, но подозрительно, не испуганно, а просто смотрел единственным глазом.

— Вот что, отче, — молвил он наконец. — Я воевал во времена Черной войны и разных чудес насмотрелся. Как люди умирали и тут же поднимались зомбями и шли харчить своих же. И поднимал их не маг, а сама земля, ибо проклятье в ней было. Как раны излечивались от молитв. Как мороки лесные, детьми обернувшись, прибивались к солдатам на ночь, а поутру вся еда была отравлена. Как осажденные орки с голодухи ели камни. Как солнце вставало над Сейной и долго висело на одном месте, и люди говорили, что это оно от удивления — вчера была империя, сегодня нет…