ФАНТАСТИКА И ФЭНТЕЗИ ПОЛЬСКИХ АВТОРОВ

Оставляю Бибола, которому уже глубоко на все наплевать и, протиснувшись сквозь толпу, влезаю на растущее тут же раскидистое дерево. Напрягаю глаза до боли, пытаясь увидеть выступающего. Но с этого расстояния вижу лишь гигантский, окружающий залитый массами народа горизонт плакат "Polonia semper fidelis" [11] Польша всегда верна (лат.) . Один мой дружбан из Отдела Пропаганды рассказывал, что лозунг этот вызвал очень даже крупные споры. Остановились на компромиссе: Все "Р" и "S" оформили в виде якорей [12] Якорь – символ веры в католицизме. А еще – символ Варшавского Восстания 1944 года. , а к каждой "L" прицепили по флажку.

Прохожусь взглядом по заполненным головами лугам, по транспарантам, хоругвям, лентам и чуму-то там еще, что над этим морем развевается. А ведь я мог бы стоять там, у самого алтаря, где коллеги из комендатуры окружили почетную трибуну и ложу гостей из-за рубежа. Мог...

Разворачиваюсь на своей ветке и теперь гляжу с высоты на барьер. Кордоны ментов отвалили за нас грандиозную работу, тут отрицать нечего – без них вся эта толпа нас попросту бы растоптала. Но в пейзаже за воротами – "где будет плач и скрежет зубовный", как это определил на оперативке шеф охраны порядке во внешних секторах – как будто бы что-то изменилось. Четко видна кучка безбожников, собравшаяся непонятно вокруг чего. Где-то там, среди того скрежета зубовного, наверняка крутится и мой Птеродактиль. Интересно, еще недавно мне дико хотелось оторвать ей башку, а теперь чуть ли не слезы лью при мысли: да в чем же она виновата, сам ведь дурака свалял... Она же наверняка считает меня последним шлемазлом, который попользовался ею, а потом и пальцем не шевельнул, чтобы помочь.

Снова я чувствую себя не в своей тарелке, быстро слезаю с дерева.

"... лишь в этом народе, в одном единственном, не нашел Господь закоренелых грешников. Не запятнали безбожники земли этой. И потому сказал Господь: приду я к народу этому..." – падают из гигантских динамиков слова на очарованную мгновением толпу.



- А скажи мне, - отозвался я наконец, прикуривая сигарету, - почему... тебе нужно устраивать все это... именно таким вот образом.

- Мне обязательно нужно Его увидеть. И чтобы Он меня тоже увидел., - шепнула девица мне в плечо.

Она долго молчала, потом, тяжело вздохнув, продолжила:

- Как-то я сделала аборт. Мне было семнадцать, я не подумала, а тот настаивал, чтобы побыстрее, ну и... сам знаешь, как оно бывает. Я боялась.

- Ясно. Понимаю.

- Ни черта ты не понимаешь. Как раз за то все покаяния я засчитала, свидетельства имеются. Неподдельные. Никакого дела не было. Только я одна еще о нем помню.

- Тогда почему тебе не дали пригласительный в приходе?

- Все приходский священник. Видишь ли, я уж такая... Иногда просто не могу сдержаться. Холера, даже и сейчас забыла, зачем сюда пришла. Понимаешь, был один такой тип. Нашлась одна сволочь, накапала в приходскую канцелярию, так мне и припечатали. Блудница, так ведь это по-вашему называется?

- Угу. Параграф шестой, статья два, первый подпункт второго абзаца.

- А вдобавок еще и рецидив. Все попало под Оскорбление Общественной Морали.

Н-да, Оскорбление Общественной Морали – одно из самых паршивых дел. Искупление грехов необходимо оформлять через курию, а это куча времени.

- Ну а он?

Девица фыркнула словно кошка.

- Похоже, ты слишком молодой. Он у нас крупная рыба, отец нескольких детей, уважаемый гражданин и так далее. Похоже, он и так бабла выложил, чтобы затушевать дело. Думаешь, он рисковал бы собственным престижем, защищая какую-то подстилку, с которой ему случилось забыться?

Она вздохнула.

- У него наверняка никаких проблем с приходом сюда не было.

- Но, насколько я знаю предписания, тебе все равно должны была дать карточку кающейся, а даже с ней ты уже имеешь право пройти.

- Не знаю... Тут я сама все глупо испортила. Когда все началось, я пошла к нашему приходскому ксёндзу, и он вылил на меня бочку грязи. Я, правда, тоже в ответе не осталась. Вот вырвалось, что я думаю про весь этот цирк, - помню, что после этих слов я инстинктивно вздрогнул, но ничего ей не сказал. – И он тут же такую мне дрянь в бумаги вставил, что вообще не о чем было говорить. Я подумала, что, может, в Варшаве что-нибудь удастся устроить...

Ага, Оскорбление Общественной Морали плюс Святотатство. После такого не отмоешься!

- Только мне на все это как-то наплевать, висит себе и висит. Разве что... Иногда мне кажется, что со мной что-то не в порядке. Я боялась, не думала, что делаю. А вот теперь меня это мучает. Не знаю... Я только хотела, чтобы Он меня увидел. Чтобы он мне помог об этом не думать. Ведь не выкинул бы он меня за двери, как тот приходский поп. Как ты думаешь?

Я задумался.

- Наверняка это я глупости несу. Что там такая как я дурочка может знать о тайнах веры... Я уже и сама не знаю, чего я хочу. Устрой мне хотя бы только проход. Прошу тебя, устрой.

"Вы – Божья Милиция, и вы не имеете права снисходительно относиться к греху. Если бы хоть в чем-то мы снисходительно прощали грешникам, наш народ не был бы тем, чем он является".

- Оставь мне свои документы. Что только смогу, сделаю. - Я и сам удивился, насколько чистосердечно это прозвучало. – А тебе уже пора идти, - прибавил я. – Наши четки получше, чем у приходских священников, но если бы ты должна была остаться на ночь, мне пришлось бы искать исповедника.

После себя она оставила теплую подушку и какое-то, до сих пор неведомое, вгрызающееся в душу беспокойство.



Солнце склоняется к горизонту все ниже. Уставившиеся в небо глаза. Последние мгновения. Даже я сдерживаю дыхание. Это случится уже через мгновение. Вот... прямо сейчас...

А сделалось пусто и неспокойно; кто должен был залезть – залез и расплющился на плексигласовом барьере, окружающем внутренние сектора, или на спинах пришедших раньше. Из-под ворот сматываются последние продавцы с раскладными прилавками. Некоторые пытаются забрать все барахло с собой; Бибол скучным голосом напоминает некоторым из них, как в свое время Господь лично дал по заднице евреям за спекуляции на освященной территории. Другие грузят только товар получше по карманам, оставляя за барьером разложенных на газетках пластмассовых Дев Марий.

Повсюду пустота, один только барьер, ворота и мы. Время уже совершенно перестало существовать. Молюсь сам, без четок, губами, в которых таится горечь. Мне уже не хочется ругать самого себя и паршивую судьбу, не хочется мне издали глядеть на спины людей, которые более милы Господу, чем я. Они же торчат словно статуи, души которых давным-давно улетучились и слетелись в центре луга, где в небо выстреливает приветственный алтарь. Дожить до этого мгновения... да, это нам было дано.