Юрий Фатнев - Ладья Харона

Отец еще долго пел, глядя на гаснущий закат. Впереди только вечная ночь. Клевета тех, кто считает себя людьми. Он не подозревал, что его слышит младшая дочь и сердечко ее сжимается от предчувствия скитаний по иным тысячелетьям, где будет у нее другое имя, другая родина, другая судьба. А что ожидает теперь Лию, расскажут ее песни, спетые ею на мотив отца:

Навряд ли об этом случае обмолвится Замышляев. Но вот что я, Ангел, свивающий небо, должен сообщить.

Время для обитателей пещеры тянулось медленно. Но однажды случилось невероятное. Забрел к ним знакомый человек. Охотник Ездра. На этот раз о черной птице он не вспоминал. У него была другая мания. Он рассказал, что полдня преследовал козерога и настиг его у Содома. Но города больше не существует. Рухнули стены и башни. Уцелел только один дом, где прежде жил праведник. И самое удивительное — осенью во дворе цвел миндаль! Это его так поразило, что он забыл о козероге. Куда делось животное — ума не приложит.

Мааха не сводила глаз с Ездры. Он был молод. Не то что Зиновий Поц. Да и где он сейчас? Охотник остался в пещере. Он был из Гоморры, из города, который тоже погиб.

Мааха была из тех женщин, которым суждено заездить не одного мужика. Они уходили на целый день с Ездрой якобы для поисков козерога. На самом деле они навещали Содом и Гоморру. На пепле, еще не остывшем, предавались любовным утехам. Катались среди языков пламени, пытаясь утолить раскаленную похоть. Ни Бог, ни Сатана, ни люди не мешали этим животным. Разве что шипел от их пота затаившийся в пепле уголек.

Дымным смрадом несло от них, когда они возвращались в пещеру. Но не оставались там надолго. Снова бежали в лог, пугая змей, и сами превращались в змеиное кубло, сплетаясь в ненасытной муке. Потом горстями бросали в рот ежевику и снова распалялись неистовой жаждой. Однажды вспыхнули рыжие волосы Маахи… Следы ожогов остались на лице.

Конечно, можно сколько угодно фантазировать, от кого родился ребенок у старшей дочери Лота. Но я, Ангел, свивающий небо, пишу не роман, а отчет.

Кое–кто может упрекнуть нас, что мы оставили на произвол судьбы Лота с его дочерьми. Но кроме прогулок по Вселенной и блуждания по минувшим временам у нашего подразделения была служба, обязанности перед временем, в котором мы прописаны.

Сразу после бомбардировки Содома и Гоморры мы вынуждены были вернуться в свой гарнизон у Гробска. Шумели вокруг сосновые боры. Они заметно поредели. Как беззащитна природа перед двуногими тварями! И нет соображенья у этих дебилов: свое будущее вырубают! Я бы за каждую спиленную сосну четвертовал бы этих ублюдков!

Цвела возле узенькой реченьки черемуха. Аукали поезда. А душа была не на месте. Предстояло бомбить Афганистан. На этот раз не по божьей воле, а по решению Лехи Анчуткина. Моча ударила в голову лихого шоферюги, одного из Дормидонтов. Это у них что–то вроде Политбюро — я так понял. Так вот, собрались старые пердуны и решили… А Содомии не нужна была эта война. С Кремлем надо было разбираться. Кому–то давно надо было баиньки… Вместо этого гробили ребят да швыряли поэтов в психушки, хотя известно давно: не поэты предавали родину, а выпрямители извилин.

После операций в Афганистане пути наши разошлись. Не знаю, пишет ли Ангел с черным крылом мемуары. Ему есть что рассказать.

Перед Ангелом с черным крылом была поставлена задача: проследить маршруты содомской саранчи. Определить очаги ее расселения.

Последовали командировки. В Хазарию. В Киев. В 1113 г. он мог заодно с киянами наблюдать солнечное затмение. Летописи того времени сообщали: «Марта 19 в час дня было затмение солнца, помрачалось без мала ни все, только осталось, как луна новая, рогами книзу, предзнаменуя смерть великого князя Свя- тополка». Сей князь был зело сребролюбив и нелюбим на Руси из–за приязни к содомской саранче, разорившей русских купцов и ремесленников. Был бунт велик, и новому князю Владимиру Мономаху удалось утишить народ только тем, что он, по совету Ангела с черным крылом, дал клятву изгнать жидов из Русской земли. Однако никуда они не делись. Ни Владимир Мономах, ни советчик его Ангел с черным крылом не сумели извести содомскую саранчу. С годами она приобрела еще большее влияние.

Но где же Ангел с черным крылом? Ей — Богу, мне начинает казаться, что он сгинул в каком–то ГУЛАГе или забыл имя свое и миссию в гнусной Полпинке. Для ангела он был чересчур русским, а это не прощалось в Содомии. Такие, как он, подвергались принудительному лечению. Вероятно, случилось то, что должно было случиться. Напрасно упрекают русский народ в антисемитизме. У славян в крови тяготение к другим народам, в первую очередь к евреям. Возьмите русского из русских поэта Сергея Есенина. У него все жены и любовницы, за исключением Айседоры Дункан и Софьи Толстой, жидовки. Кстати, какое красивое слово. В нем жгучая ядовитая красота Зинаиды Райх. Ангел с черным крылом считал: русским не хватает шовинизма. Это и приводило их к рабству. Хазарскому, литовскому, татаро–монгольскому, наконец содомскому.

Евреи при всех передрягах не забыли о своей избранности и завоевали мир, обвиняя чуть ли не все народы в антисемитизме.

Мог ли мой приятель с такими взглядами уцелеть в Содомии? Сомневаюсь. И что это за манера переть на рожон? Что завещал дипломат Ф. И. Тютчев? «…таи и мысли и мечты свои».

И опять мой взгляд устремляется сквозь пыльные тысячелетия.

Лежала Лия на раскаленных камнях. Нагая. Некого было стесняться: люди погибли от гнева Господня. И безотрадно было ее тело, не отданное никому.

Нежданно налетел вихрь, горячий, многорукий. Схватил платье ее, напялил на первый попавшийся на пути его куст. Зацвел ливень голубыми лепестками цикория. И бежала она, смеясь от счастья, зажав в кулачке золотую ящерку молнии.

Из таких мгновений была соткана ее внутренняя жизнь, и грубый внешний мир мог разрушить ее оболочку, но был бессилен захватить ее душу, в которой рождалась новая песня:

Что еще не досказано в этой истории?

Явился к пещере козерог. Искал Ездру. Но тот забавлялся с Маахой. «Ах так!» — стукнул копытом козерог о замшелый камень, на котором любил отдыхать Лот. И в тот же момент на лбу Ездры выросла здоровенная шишка на память об удаче, проскакавшей мимо.