Юрий Фатнев - Ладья Харона

Впрочем, зря он опасался. Никакой бритвы у Херувима не было. Все имущество соседа составлял осколок зеркала…

Разные мысли приходили в голову Замышляева. А так ли несправедлив мир, бросивший его в психушку? Разумеется, сумасшедшим Замышляев не был. Скорее недоумками были лечащие его от здравого смысла. Но так ли он был безвреден, если поглядеть на него глазами общества, в котором ему выпало существовать? Почему его мозг имеет пагубную склонность сосредоточиваться на вопросах, которые лучше бы обойти стороной? Почему его память хранит тысячи подробностей, о которых лучше бы не вспоминать?

Однажды он оказался в районном центре, в котором было одно выдающееся строение — бывший замок Черного барона. Когда разразилась революция, все имущество барона растащили, а книгами из его библиотеки мостили непролазную грязь. Прислугу расстреляли. Особенно страшной оказалась судьба дочери кухарки. Барон учил ее музыке. Называл Аленьким цветочком.

Услышав крики людей, грохот, она спряталась за огромное зеркало. Его никто не мог уволочь в одиночку. Тогда разбили его и каждый унес осколок. Председателю комбеда ничего не осталось. Тогда он схватил за волосы девочку и изнасиловал ее под гогот скота.

Долго замок стоял забытым, неухоженным. Потом его превратили в спирт- завод.

Нехорошо думал о собственном народе Замышляев…

Не догадывался он, что Херувим был потомком одного из бандитов, когда–то громивших замок Черного барона. И порой из–под подушки соседа по палате осколком зеркала сверкала романтика революции…

В общем, в ИВИ в качестве подопытных, на которых испытывали новые препараты, находились люди как люди. Как и те, что находились на воле. Точнее — временно оставались на воле, которая являлась как бы приемным покоем психушки.

Медицина Содомии достойна самой высокой похвалы. Она работала не покладая рук, чтобы большее количество содомлян протянуло ноги. Особенных успехов добилась содомская психиатрия. Ею была решена задача понижения умственного уровня, начиная с членов Правительства, в общегосударственном масштабе. Каждый гражданин, не вступивший в Союз людей–насекомых, который еще называли Партией зануд, и не сотрудничающий с ИВИ, автоматически становился объектом заботы психиатрии, инквизиции ХХ века. В Содомии была реализована мечта о равенстве не на словах, а на деле. Медицина занималась дозировкой способностей, положив в основу своих научных разработок народную мудрость: каждому Сеньке по шапке. Такие люди, как Замышляев, кричащие о своей гениальности, публично признавались в государственной измене: в содомском обществе не могло быть гениев, так как это нарушило бы гармонию, заставило бы усомниться в умственных способностях главы государства, который по традиции был круглым идиотом и поэтому устраивал всех. Короче, Замышляев мешал всем и должен был исчезнуть. Но… предстоял выход Содомии на международную арену в новом обличье. Волки срочно натягивали овечью шкуру. Она трещала по швам, расползалась. Волки клацали зубами, но это мало помогало. Палачам, привыкшим крошить женщин и детей саперными лопатками, приходилось разыгрывать из себя демократов. Людоедам приходилось уверять, что любимое их блюдо — манная каша. Порче посчастливилось откопать в наследии Первого вождя фразу о приоритете общечеловеческих ценностей, и он воспользовался ею как волшебной отмычкой, открывающей сердца суровых западных политиков. Такое время настало, что приходилось сдерживать звериные инстинкты с надеждой на будущее: потом, потом!.. А потом началось такое…

Ангел, свивающий небо, наблюдал не первую перестройку. Ах, на всех планетах одно и то же. Пора бы и привыкнуть. И все же душу щемило от каждой человеческой судьбы. Ну что ему этот писатель, одинаково преследуемый и консерваторами и демократами? Но следовал за ним всюду взглядом, мыслью, овевал его крыльями, отводя беду. И не мог уберечь: мешал кто–то более сильный, чем он.

Похоже, Замышляев вывел из себя Сатану и тот натравил на него всю свору своих сторонников: президента, выпрямителей извилин, людей–насекомых. Простые люди нутром чуяли — с ним опасно, и сторонились его. Что с них взять? Всему миру известно: рабы Содомии самые трусливые. Они ничем не владели. Откуда у них могли появиться достоинство, честь, благородство? Эти понятия воспитываются только частной собственностью, экономической автономией человека. А Господу было невдомек, что, может быть, именно на Замышляеве завершается эволюция его Адама. Ева с дитем сидит в Новозыбкове. Под боком АЭС. А сначала была у них надежда…

Они обменяли квартиру и стали жителями Троцка, городка пуделей и кошек, которых развелось здесь видимо–невидимо. В солнечные дни, сладко позевывая, они вылезали из подвалов и квартир проветривать свои меха.

У Замышляева и Евы была любимая кошка. Черная с белыми лапами. При встрече они приветствовали ее так: «Жмур–жмур–жмур». Кошка щурила глаза, делала вид, что довольна. Из вежливости. Тоже люди как–никак. Но у Замышляева было подозрение, что в глубине души кошка их осуждала: «Какие глупые…» Глупые потому, что водили знакомство с кошками, а не с нужными людьми. С людьми было не так просто. Им не скажешь: «Жмур–жмур–жмур». Ничего ровным счетом не поймут. Не тот интеллект. Покрутят пальцем у виска — репутация обеспечена.

Перед самым отъездом из Болванска его вызвал секретарь местного Союза людей–насекомых Марк Кукугуза. Замышляев явился рано и по своей привычке делать все наоборот сунулся не в ту дверь. Человек, подготавливающий подслушивающую аппаратуру, был захвачен врасплох. На вопрос, когда будет секретарь, буркнул что–то невнятное и кивком головы указал на соседнюю дверь. «А гады готовятся, — весело подумал диссидент. — Что ж, и мы приготовимся. В столице запись будет прослушивать сам Порча. Значит, надо разыграть раскаявшегося и даже довольного уроком. Для писателя, мол, любой опыт не лишний».

Из психушки он вышел благодаря тщательно разработанной психологической войне, почуяв, что в этой области превосходит «профессионалов».

И на этот раз он обыграл своего противника. Оба остались довольны беседой. На прощанье Кукугуза проговорился: «Вы, сами того не зная, многим помогли сделать карьеру…»

Да, Замышляев догадывался, что публикации в центральной прессе его провинциальных коллег — это плата за предательство организации, не посмевшей вступиться за своего товарища. Это напоминание ему, что только послушание приводит к успеху. Дело не ограничилось публикацией руководителя болванской писательской организации Пустобрехова в центральной печати. Кто–то орден получил, кто–то лычку. Могучее литературное воинство не собиралось защищать зарвавшегося гения. Вот и оставалось: «Жмур–жмур–жмур».