Юрий Фатнев - Ладья Харона

Птеродактиль с добычей вылетел в окно. И тогда вслед ему раздались выстрелы. Тело министра обороны безжизненно обвисло в клюве захватчика.

Диктатор Дззы заглянул под стол. Шеф ИВИ опустил пистолет, который, как и у всех гоморрийских шпионов, был иностранного образца.

— Я выполнил свой долг! Теперь он ничего не выдаст гоморрийцам…

Птеродактиль, по его мнению, являлся лазутчиком Гоморрии.

И главный агент этой страны — диктатор Дззы — вынужден был наградить орденом за бдительность другого агента этой страны, убившего третьего агента этой же страны. Да, да, такая вышла неувязка — статуи Первого вождя были свергнуты, а ордена не успели заменить…

Воспоминание распалило его и прибавило храбрости. Если ему и не удастся сквитаться с птеродактилем ввиду отсутствия оного, то с крысой он непременно справится. И вообще давно пора обследовать Дворец–музей, принадлежавший некогда императору. Какому именно — его не интересовало. История для него начиналась с Первого вождя. Мозг его напоминал светляка: способен был озарить только крохотный клочок окружающего мира. Нужно было погрузить во тьму сознание всех, чтобы при таких задатках прослыть светочем.

Последнее время он испытывал неудобство от того, что некем было повелевать. Некому было показывать свое величие, поэтому комнату, где большую часть времени находился, выбрал не абы какую, а ту, в которой было множество зеркал выше его роста. Диктатор Дззы подолгу любовался своим отражением, и ему было не так одиноко. Зато в других комнатах было великое множество картин. Его оставили равнодушным пейзажи, зато портреты позабавили. Ему доставляло удовольствие чувствовать себя преемником этих важных особ, не подозревавших о его существовании. Было несколько милых женских мордашек. Жаль только, что они были изображены не в полный рост. Как всякое насекомое, он предпочитал человеческое тело. Царицу Марию Федоровну он мысленно потрепал за щечку и шепнул на ухо такое, что портрет покраснел и отвернулся к стене. На обратной стороне холста Дззы прочел фамилию неизвестного ему художника — Боровиковский.

В какой–то из комнат нарочно уронил дорогую статуэтку из фарфора, просто для того, чтобы насладиться, видя, как редкостная вещица на глазах превращается в осколки. Люди, не способные к творчеству, частенько испытывают наслаждение от гибели предметов, доказывающих уже одним своим существованием их непричастность к искусству. Вообще–то всех людей на этой планете можно было поделить на два класса: творцов и разрушителей. Самое страшное происходит, когда разрушители пытаются стать творцами. Тогда на свет появляется атомная бомба, изуверская музыка, уродливая живопись, пользующаяся успехом у безнравственного быдла. Но это попутно. Последуем за Дззы. Что он еще отчебучит?

Он только что проткнул шпагой диван. Пнул носком ботфорта кресло, и оно рассыпалось от старости. Диктатор с удовлетворением подумал: то же самое он сделал с империей. Теперь ее имя можно писать с маленькой буквы.

Больше всех помещений ему понравилась мастерская художников. Овальное окно во всю стену. Груда засохших тюбиков с краской, погибших в страшных конвульсиях. Зеленая книжка «Шрифты» и афиша на полу: «Сегодня в … состоится творческий вечер поэта Говень…». Фамилию поэта Ева не успела дописать: ушла в отпуск. Диктатор Дззы решил перебраться сюда. По крайней мере, есть где спать — на столе среди агонизирующих трупиков с охрой и берлинской лазурью. А если станет холодно, можно завернуться в афишу, хотя, наверно, не очень этично диктатору с тараканьими усами спать в обнимку с поэтом Говень…

Он совсем забыл о цели похода, о крысе, но она сама напомнила о себе. Звук стал отчетливей. Он доносился из подвала. В мастерской Дззы прихватил свечу и спички. Теперь они пригодились. Держа свечу перед собой и шпагу наготове, диктатор начал спускаться в трюм дворца.

— Содомская хроника, — объявил в кромешной темноте скрипучий и вредный голос. — Прошла Чума, кутаясь в багрово–черное знамя, по градам и весям…

Ого! Да здесь водятся привидения… Вот–вот схватит за шиворот скользкая рука! Дззы струхнул. Долго стоял, боясь выдать себя. Но было тихо. Только крыса по–прежнему скреблась глубоко внизу. Он сделал шаг, другой…

— Однажды генсек Порча, — продолжал голос, — посетил молодежную выставку. Диктатор подверг критике работы современных художников. Особое отвращение вызвали у него примитивные творения таких недоучек, как Леонардо да Винчи, Боттичелли, Вермер, Тициан. А некто Микеланджело вызвал справедливый гнев диктатора маниакальным пристрастием к гигантизму. Некоторым неудачникам пришлось эмигрировать в Г оморрию, а оставшиеся перебивались с хлеба на квас. Зато из запасников были извлечены шедевры Угарова, Непринцева, Вучетича…

Диктатор побагровел, почувствовав подвох. Кто это изгаляется над его художественным вкусом? Кому принадлежит только что прозвучавший текст? Не Замышляеву ли? Был когда–то такой диссидент. Жаль, что для привидений не предусмотрено психушек.

Свеча догорела до половины, прежде чем Дззы отважился двинуться дальше. Его пугала даже тень собственной треуголки, она ныряла, как лодка в пучине, когда он переступал со ступеньки на ступеньку.

Подвал был завален хламом не одного столетия. Бочки, ящики с неведомым содержимым, корыто с известкой, фонари с побитыми рожами, позеленевшая пушка с горкой ядер, метла, продавленное кресло с торчащей пружиной, изогнувшейся в виде вопроса, груда икон, рассыпанных, как игральные карты веков, самовар, какие–то черепки, мольберт, полуистлевшие бумаги… И все это в таком невообразимом сочетании, что возникала мысль о вселенском хаосе, из которого Богу недосуг было слепить что–то разумное. Между тем крыса скреблась не переставая.

Диктатор Дззы поднял свечу выше. На стене запрыгала нервно процарапанная надпись: «Безумная Грета! Я тебя лю…». Чья–то шпага, торчащая из допотопной рухляди, упрямо скребла штукатурку, выводя «б».

— Кто тут? — с дрожью в голосе вопросил Дззы. Как все диктаторы, он был трусоват.

— Кто это ко мне посмел явиться без доклада? — вопросом на вопрос отпарировал некто, пытающийся выбраться из кучи тряпья.

Еще не видя друг друга, они уже как будто скрестили шпаги.

Наконец поклоннику Греты удалось выкарабкаться из–под выцветшего абажура с перепутанными кистями, ковровой дорожки и козлоногого столика.

Диктатор Дззы невольно отступил назад. На него, горделиво вздернув нос, с горы рухляди взирал император Павел! Один ботфорт угодил в помойное ведро, к счастью, давно высохшее, другая нога была опутана колючей проволокой. В изгибе левой руки паук сплел сеть. Видно, его величеству долго пришлось валяться невостребованным. Тем не менее он не утратил присутствия духа, своего заносчивого характера и был готов к новым испытаниям!