Ксения Сергеева - Ткач

— Я долго говорил о том, как важно принять свой путь. И вы кивали столь воодушевленно, что я прекрасно понимал, что ни одного слова вы не приняли для себя из того, что я вам поведал. Вы слушали, соглашались, но не слышали и не принимали. Должно быть, механизм понимания этой необходимости был для вас еще слишком сложен тогда. А ведь без того, чтобы принять путь, нельзя стать кем-то, Кем-то, понимаешь? — Сид кивнул, а Фирлит продолжил: — И вы скитались, убегали, боролись, совершали еще массу совершенно бессмысленных поступков, которые ранили вас и всех окружающих только потому, что не могли признаться в одном — вы всего лишь искали средство для того, чтобы понять, каков же ваш путь. Да, вы могли видеть некоторые его изгибы, у вас было ваше прошлое и знания, но почему-то мне не удалось донести до вас то, что и ваши чувства — те же знания, а вы от них почти отреклись на пути к цели. И ты, и Фин так близки были к разочарованию. Но ты встретил эту девочку, которую сделал своей женой, и она же открыла для тебя то, что изменило тебя. Она поселила в тебе любовь. Чувство, которое мало кто сочтет важным для владыки Саосса, но именно оно является определяющим…

— Я думал, ты расскажешь мне о потоках Полотна, о сиянии, о силе, — Сид казался растерянным.

— Зачем? Ты сам всё узнаешь, когда придет время, а пока важно лишь то, чтобы ты понял до конца всю суть происходящих с тобой изменений.

— Зачем?

— Чтобы однажды стать Ткачом.

— Ты же знаешь, я не стремлюсь к этому.

— Знаю, что ты так думаешь, но стремление быть тем, кто ты есть, и есть истинная основа пути. В эту минуту я вижу не только тебя, Сид, но и Владыку, делающего первые шаги.

— Я не уверен, что…

— Никто не уверен, но это проходит.

— Что мне делать?

— А откуда мне знать? — лукавый прищур Фирлита сбросил ему десяток лет. — У меня своя дорога, у тебя своя. Идущих мимо спросить можно, иногда даже полезно, но они все — лишь идущие мимо.

Сид едва заметно улыбнулся. Учитель прав. Прав, как всегда. Фирлит ошибся лишь однажды. Сид искренне верил, что Фирлит ошибся.

Ему было неуютно, почти страшно, хотелось лишь одного — вернуться к той точке, в которой, как он помнил, всё для него началось. Только тянули его не к ней, а словно бы прочь, прочь от той тишины и паутины, к которой он уже успел привыкнуть. Ворон не знал, как давно он отбивается от настойчивых попыток вызвать его из тлена, и был ли этот тлен, если он, Ворон, не перестал существовать и мыслить. Минуты или столетия. Если бы он мог говорить, то молил бы: «Оставьте!» Неумолимы крепкие руки, заносящие над ним кинжал.

И сеть порвалась. Неясный свет пробивал темноту, подобно звездным дырам неба, в котором ему однажды довелось парить. Ворон почти ослеп: он так давно слился с тьмой. Или это произошло совсем недавно…

Когда Сид вошел в Черный зал, то непроизвольно вздохнул. Он волновался. Впервые он должен был проникнуть сквозь полотно, впервые должен был почувствовать в себе, на себе силу Ткача. Мидар и Ицца остались за дверью. Полотно не потерпит вмешательства. Однако Сид бы предупрежден о том, что его ждет с учетом того, что он не просто проникнет в плетение одного из эфиров, а окажется на границе нахлеста. Так близко к ненавидимой им Эртее.

Сид пытался сосредоточиться. Все возможные шансы не должны волновать его сейчас. Сейчас перед ним поставлена иная задача, и ее нужно выполнить как можно более четко и быстро. И вот уже кончики пальцев погружаются… в расплавленную боль. Сид едва сдержался от того, чтобы не вырвать руки из кольца полыхающего всеми оттенками муки огня. Час за часом, век за веком, как ему казалось, он погружал руки в полотно. Перед ним открывались картины, которые он никогда прежде не видел, не мог даже помыслить, всем грузом навалились на него плач, войны, неудержимое счастье, влюбленность, страдание, болезни каждого из тех, кто сейчас находился по ту сторону полотна. Сейчас — и во все времена. Ткач сейчас, Сид не сдерживал слез, потому вытерпеть выжигающее и леденящее Ничто и Всё казалось невозможным. Были ли это слезы отчаяния, боли, слабости, он не задумывался. В голове пульсировала только одна мысль: проникнуть так далеко в ткань Полотна, как необходимо.

Недаром Эртея стала местом ссылки, не так просто Праотец стянул два самых отдаленных мира, на изнанке их стыка создавая скалисто-вьюжный крохотный эфир, всё для того, чтобы попасть туда было так же сложно, как и покинуть.

Колени подгибались, всё тело гудело от напряжения и боли, но Сид не сдался даже в тот момент, когда ему показалось, что лопнули на руках вены, орошая жадно вздрагивающее полотно прозрачной лиловой кровью. Вспышки и молнии, проносящееся мимо видимой изумрудной струей время. Пространство, расступающееся неровными складками, рождая горы и цунами. Прерывистый пульс материи, такой мягкой и податливой, что впору чувствовать себя всесильным… Но возможно ли это, когда кости рвутся из мышц, ломаются, крошатся под давлением внешней силы, не принадлежащей Ткачу. «Кому?» — мысль на задворках сознания.

Вот оно. Сид почувствовал холод, пронизывающий, успокаивающий, утягивающий. В мгновение он и увидел пик Арифилона, и стал им, судорожно дыша под массой снега, и стер его в пыль. Велика сила благого стремления, но еще более сильна ненависть. Одна за другой ускользали в полотно скалы Эртеи, тучи уходили, иссушались, стирались, снег умирал на ладонях еще не разрушенных склонов. Стон ли, вскрик ли, вздох ли вырвал Сида из помешательства крушения, но рвущийся нахлест был сжат в сильной ладони, скреплен силой Ткача, чтобы не разошлась грань между двумя соседними эфирами — и позабыт. Сколько тысячелетий разрушалась им Эртея, Сид не знал, но он устал настолько, что каждая его мысль ранила сильнее, чем движение пальца. Еще немного…

И взгляд его нашел Ворона. Уже не птица, не человек, сгусток мрака, то ли скулящий, то ли молящий. Сид потянул его на себя, еще, еще, будто вырывая, вырезая язву с лица нахлеста, запирая для Ворона каждую дверь, выманивая его, силой выводя на свет… во тьму Черного зала. Сид упал, и мгла растворилась у его ног. На несколько секунд он потерял сознание, а придя в себя, никак не мог поверить, что стены всё еще стоят вокруг него, что пол не покрыт вековой пылью, а над головой не высится небо, но всё тот же мраморный свод.

— А ты силен, магистр… — не голос, а шипение, перья, словно склеенные серебристой вязкой жидкостью, взгляд черных круглых глаз, мечущийся от стены к стене. — Давно я не был здесь…

— Я не магистр, — Сид пытался приподняться, но кости крошевом били каждый мускул, и он в бессилии откинулся на спину, тут же выгнувшись от резкой боли.

— Кто же ты… Ткач-ч-ч?