Рейчел Инглз - Миссис Калибан

— Все уже поздно, я это чувствую. Раньше я лишь подозревал. А теперь уверен. Люди сейчас слишком боятся. В некотором смысле я рад. Если меня теперь поймают, не станут и пытаться связывать или оглушать, чтобы вернуть в Институт. Меня просто изобьют до крови и скажут, что я пытался их сожрать. Даже если я сдамся, уже чересчур поздно. Неужели ты не заметила — меня сейчас все время называют убийцей?

— Да, еще бы.

— Это ничего. Мне что угодно лучше, лишь бы не возвращаться в Институт.

День клонился к вечеру. Дороти не рассчитывала застать Эстелль трезвой, но оказалось, что вообще не похоже, будто та плакала. Хуже того, Эстелль выглядела совершенно иным человеком. Она держалась очень тихо, иногда испускала долгие вздохи. Забывала, куда девалось что-то, отложенное лишь мгновенье назад, и спокойно и ровно говорила об устройстве похорон и других родителях.

Конечно, подумала Дороти, их же было пятеро. Похороны будут общими. И, само собой, пресса разгуляется не на шутку.

— Думаю, Сандре очень тяжело приходится. Знаешь, мы с нею не очень ладили. Она кинулась на мужчину, с которым я… только чтобы сделать мне больно, но теперь все кончено. Для меня кончено, во всяком случае. Ей теперь придется все это открывать для себя самостоятельно — что правильно, а что нет. Не могу сказать тебе, как пусто в доме стало, Дотти.

— Да это понятно. У меня со Скотти так было. Его игрушки, его одежда. В самом начале мне все время казалось, что я повсюду его слышу, что голос его доносится из разных комнат, и я вставала и шла в другую комнату, просто… знаешь, думая, что ничего этого вообще не было. И тут же снова осознавала.

Эстелль медленно кивнула. Лицо у нее было как очертания коробки — совершенно ничего не выражало.

— Эстелль, врач тебе дал какие-то пилюли или что-то?

— Ты когда-нибудь слышала о врачах, которые не пытаются накачать тебя медикаментами? Я не больна. Я скорблю. Это значит, что мне нужно сберечь в себе все силы, чтобы преодолеть. А если меня накачают медикаментами, у меня никакой стойкости не останется, разве нет?

— Да, конечно. Это одна из величайших ошибок, какие со мной допустили.

— Помню. Я тебе так и говорила.

— Мне больше всего помогало беседовать с тобой. И после этого ехать на работу. Тебе поплакать вообще удалось?

— Я старалась наоборот. По крайней мере, мне кажется, что было так.

— Могло бы помочь.

— Боюсь, я тогда не смогу остановиться. Помнишь, как было с тобой? Тебя же чуть в дурдом не сдали. Как только становишься беспомощной, кто-нибудь из этих мерзавцев подходит со шприцем, и на твою жизнь опускается шторка. И ты за ней остаешься, а тебе каждый день вкалывают дозищи успокоительного, потому что в таком состоянии о тебе проще заботиться. И мозги тогда у тебя, считай, затормаживаются до полной покорности. Больше ни единого шанса отыскать выход из всех твоих неприятностей, никогда.

Дороти ответила, что согласна. Так к врачам Эстелль относилась всегда — она имела в виду врачей-мужчин, хотя женщины, очевидно, были не так уж и плохи. Сама же Дороти до своих собственных неприятностей не соглашалась с нею совсем. Дважды она лежала в больницах, где ей делали мелкие операции, а также рожала Скотти — и полагала, что все с нею очень добры и милы. Несмотря на скуку ожидания, ей тогда нравилось посвящать себя в то, как устроен новый мир. Тогда ей было легко от того, что от нее ничего не ждали, что никакое ее действие не могло быть ошибкой, небрежностью или чем-то таким, в чем она могла бы себя чувствовать виноватой. Чудесно, думала она, что есть специалисты, которые свое время и силы посвятили такой требовательной работе, те, кто может тебя выправить, когда у тебя настоящие неприятности — если ты сломлена, вспорота, избита, вся всмятку внутри. Лишь много позже осознание того, что она беспомощна, подвело ее к уверенности, что медсестры, врачи, вообще-то само понятие медицины превратили ее в жертву. Это не принесло ей исцеления. Оно принесло смерть туда, где, как она была уверена, смерти можно избежать. С ее собственным врачом по-прежнему все было в порядке, и у нее против него имелось единственное оружие: она могла просто не пойти, а позвонить и сказать, что прекрасно себя чувствует. Но вот больницы — стоило теперь о них только подумать, как она себя чувствовала жертвенным свертком на каменной плите, а у нее над головой перешептываются жрецы.

— Наркота, — сказала Эстелль. — Деньги и наркота — вот это и есть история цивилизации.

Дороти не поняла, по-прежнему ли Эстелль имеет в виду врачей или же как-то стало известно о том, что Джои принимал наркотики. Самой ей затрагивать эту тему не хотелось. Она спросила, когда похороны. Эстелль глубоко вздохнула.

— Послушай, только не обижайся, но я правда не хочу, чтобы кто-то приходил. Думаю, я сама сумею все это одолеть — едва-едва. Но от чего угодно настоящего я просто сломаюсь. Это ведь будет представление, понимаешь. Телевидение, всё на свете. Три из тех семей продали газетам права на сериализацию, и ты б их видела. Ты никогда не встречала таких людей.

— А ты их раньше не знала?

— Нет, конечно.

— Но знала мальчиков?

— Нет. Это просто компашка шпаны, с которой Джои водился, когда ему хотелось выглядеть крутым. Бог ведает, что они там затевали. Крали телевизоры, стереосистемы и радиоприемники из машин, продавали — кто ж их знает? Такая вот это была публика.

— Ты считаешь, они этого человека спровоцировали — или чудовище это, кем бы оно там ни было? Навалились, может, на него всей бандой?

— На чудовище? Ой, Дороти, да я не верю, что оно существует. Какой-то крокодил встал на задние лапы и вырвался из этого института, но спорим, бедная тварь уже сдохла. Или, наверное, уползла обратно на пляж и уплыла.

— Так что ж это было, по-твоему?

— Ох, другая банда — и сидит сейчас тихо.

— Но люди говорят, что видели его.

— Ну еще бы. Есть люди, утверждающие, будто видели Моби-Дика на Таймз-сквер. Мне сдается, что там просто случилась большая драка. Все с бутылками и ножами. Так что если там был только один человек, то он наверняка какой-то чемпион по карате. Наверное, такое тоже возможно.

Дороти налила им обеим по второй чашке кофе. Это я во всем виновата, подумала она. Укрыла его, а теперь вот такое. Если б я сразу отвела его к хорошему адвокату, мы б выработали какую-нибудь линию защиты за убийство тех двух сторожей.

Эстелль уставилась в свою чашку. Помешала кофе ложечкой, хотя ничего туда не клала.

— Мне позвонили Чарли и Стэн, — сказала она. — Это было мило.

— Очень мило. Так ты и не вспоминаешь о том, что они были с теми девушками на показе костюмов.

— Ох, то. Не имеет значения.

— Так с кем из них Сандра заигрывала?