Ольга Моисеева - Аватары Тьмы! [СИ]

Он взялся было за телефон.

— Не надо, — Вера схватила его за руку. — Я просто… уже всё нормально, спасибо.

— Вот, попейте, — Васильков достал откуда-то из-под стола стакан, дунул в него, потом налил туда воды из стоявшей рядом, на тумбочке, пластиковой бутылки.

— Спасибо, — Вера взяла стакан, отхлебнула — вода была солоноватой и газированной.

— Зря я так вот, без подготовки, всё это на вас вывалил… уж извините!

— Нет-нет, я… я же сама хотела подробностей, так что… — Вера сделала ещё глоток и поставила стакан на стол. — В общем, я — в порядке! Так чем же всё-таки нанесли ему эти раны?

— Как позже выяснилось из официального экспертного заключения — ничем. Оказалось, что-то разорвало его тело изнутри, а не снаружи.

— Изнутри?! Как это?

— А бог его знает, — развёл руками Иван Игнатьевич. — Что-то попало внутрь мышц и потом разорвало ткани, но что именно — определить, к сожалению, так и не удалось.

— Разве так бывает? — потрясённо прошептала Вера.

Ей захотелось ещё раз совместить светаки, чтобы убедиться, что следователь говорит правду, но она опасалась, что не достаточно успокоилась, чтобы удержать контроль. Да и интуиция подсказывала: трудно найти человека, ещё меньше похожего на фантазёра, чем Васильков. Да и зачем ему такое выдумывать?

— В моей практике ничего подобного ни раньше, ни за последнее время не было, — устало вздохнул Иван Игнатьевич. — Не дело, а какой-то сплошной набор несуразностей и вопросов без ответов… Тех, кто похитил из больницы вашего дедушку, найти не получилось, понять, что его так зверски изуродовало — тоже. Да и как он умудрился так долго оставаться живым после наезда, с переломанными костями, разрывами внутренних органов и проткнутым им же самим горлом, тоже осталось загадкой.

— А машина? Ну, в смысле, водитель, который его сбил?..

— Машина оказалась угнанной, водитель скрылся, задержать его по горячим следам не вышло, а потом, когда выяснилось, что это самоубийство… — следователь махнул рукой, давая понять, что с поисками не очень-то и надрывались. — В общем, угонщика не нашли.

Дверь кабинета открылась, кто-то хотел войти, но Иван Игнатьевич его отослал, сказав, чтоб зашёл попозже. Вера в это время отпила ещё минералки, собираясь с силами и мыслями. Только Васильков отошёл от двери, как у него зазвонил телефон. Пока он отвечал, из его светака вдруг полыхнуло красным, словно огромный красный протуберанец вырвался вперёд и стал чернеть на краях. Вера подвела свою светотень поближе и осторожно, с опаской наслоила на протуберанец и сразу поняла, в чём дело: сердце! Сердце следователя буквально вспыхнуло перед глазами белым огнём, словно готовясь взорваться, а чёрный, сжимавшийся ореол протуберанца… о боже!

— Иван Игнатьевич! — взвизгнула Вера, уставившись на него вытаращенными глазами, словно у него за спиной прямо из шкафа выскочил маньяк и уже замахнулся топором, готовый разрубить следователю череп.

— Перезвоню, — бросил Васильков в трубку и, нажав отбой, быстро спросил: — В чём дело?

— Вам срочно надо к врачу, у вас сердце вот-вот не выдержит! Пожалуйста, езжайте в больницу, скажите, пусть сердце проверят!

— Давайте-ка ваш пропуск, — следователь снова сел за стол.

— Но я не шучу и не выдумываю, я это видела, так же ясно, как и про вашего сы… — Вера осеклась, встретившись с Иваном Игнатьевичем взглядом. — Извините, я не буду больше упоминать, но вы должны мне поверить! Если вы не поедете в больницу, вы умрёте!

— Ну хватит! — он подписал пропуск и сунул его девушке прямо в руку. — Идите уже, гражданка Острожская, домой! всего доброго!

В отчаянии от того, что он ей не верит, Вера снова совместила светаки. Стараясь не задеть красный, с пока ещё тонким, но расширявшимся — хоть и медленно-медленно, но всё же! — чёрным ореолом, протуберанец, она стала искать что-нибудь, что могло бы убедить Василькова, и выпалила о первом, что попалось ей на глаза:

— Вчера вы повредили большой палец левой ноги возле ногтя, но всё пройдёт, это ерунда, а вот сердце!

— Вы и так отняли у меня массу времени! — разозлился следователь. — Не вынуждайте выводить вас насильно.

— Да-да, я уже ухожу, — Вера поднялась и пошла к выходу. — Спасибо за приём.

Дверь в кабинет снова открылась, и на этот раз Васильков впустил вошедшего, коротко бросив:

— Заходи.

На пороге Вера обернулась:

— Пожалуйста! Это очень серьёзно!

— Да понял я, понял! — гаркнул следователь.

Что-то в его голосе успокоило Веру.

— До свидания! — она вышла и, закрыла за собой дверь.

— А чего серьёзно-то, Иван Игнатьевич? — спросил пришедший к следователю опер.

— Да так… не бери в голову, — проворчал тот.

Вчера он забыл взять в ванную очки и сослепу отхватил с мясом — так что кровь пошла — цеплявшийся за всё ноготь на большом пальце левой ноги: касаться им ботинка до сих пор было больно. Об этом глупом и незначительном инциденте Васильков, конечно же, не сказал никому, даже жене.

До того, как в двенадцать лет встретить учителя, Андрей кочевал по детдомам, откуда сбегал, кажется, раз двадцать, — сколько точно, он уже счёт потерял… Просто делал это при любой возможности, жил этим, ежедневно, ежечасно ловя момент для побега. Это было гораздо увлекательнее, чем сидеть в ненавистном детдоме в ожидании, что однажды вдруг заявятся мама с папой и скажут: «Здравствуй, дорогой наш любимый сынок, как долго мы тебя искали!» и заберут домой. В отличие от большинства детей, Андрей о таком никогда не мечтал. И вовсе не потому, что рос циничным испорченным хулиганом, который уже с малолетства не способен верить в хорошее и глубоко разочаровался во всех взрослых. Нет, Андрей на самом деле был тем ещё мечтателем! Только кому же интересно фантазировать о заведомо несбыточном? Ведь родители не потеряли его случайно, не забыли в супермаркете и не были алкоголиками, которые потом могли завязать с пьянством, раскаяться и отыскать своего мальчика. Нет. Родители Андрея умерли, и он знал это совершенно точно. Видел, осязал, понимал — трудно подобрать слово для описания той, будто обрезанной ножом, кровной связи, состояние которой он чувствовал так же ясно, как болячку на сбитой коленке. И не только у себя.

Про других детей Андрей тоже мог точно сказать, живы их родители или нет. У большинства, кстати, хотя бы один ближайший предок определённо был жив, однако, несмотря на это, настоящая связь с ним у потомка отсутствовала. Не была обрезана, как в случае смерти родителя, а просто засохла, сгнила или даже рассыпалась в пыль. Да, Андрей видел много уничтоженных кровных связей, но никогда не говорил об этом их обладателям, потому что знал: нельзя возродить исчезнувшее. Глупо ждать и надеяться, что твоя биологическая мать вдруг найдётся, если ты для неё давно уже ничего не значишь, и она о тебе даже не помнит. К тем, у кого связь была, пусть даже очень слабая и тонкая, родаки приходили. Пусть изредка, по выходным или вообще раз в год, но обязательно появлялись. А остальным лучше было считать, что и мать и отец умерли.