Виктория Борисова - Светлая сторона апокалипсиса

В глаза бросились слова «обвиняю», «свидетельствую», «убийство невинных» и «Божья отметина». Орус Танвел всю жизнь был солдатом, грамоте он разумел слабо, но сейчас понял — он легко может лишиться головы только за то, что держал в руках эти бумаги. Любой властитель не жалует гонца, приносящего дурные вести.

А уж правдивые — тем более.

Орус Танвел почувствовал, как предательски дрожат руки. Он уже пятнадцать лет честно служил Династии и был принят в отряд Верных Воинов за недюжинную физическую силу, воинский опыт, приобретенный еще во время Большой Войны, и немногословие. Но сейчас он и сам подумывал о том, как бы спрятать подальше свою форму и бежать отсюда. В родную деревню, в горы — все равно. Дурные дела творятся в Сафате, ох дурные. Он это чувствовал, как волк чует отравленную приманку.

После того как в бухте Акулья Пасть таинственно исчез чужак при большом скоплении народа, его сосед по казарме, который был там в этот трижды неладный день, вдруг начал заговариваться, а потом и вовсе учудил странное — белым днем посреди базарной площади он вдруг разорвал на себе черную форму, рыдая, упал лицом в дорожную пыль и принялся длинно каяться, называя себя убийцей.

Убийства невинных теперь происходят почти ежедневно. Только называется это по-другому: защита государственных интересов.

А уж Божья отметина… Много лет прошло с тех пор, как в Сафате погуляла эта зараза, но память живет до сих пор. Как забудешь, если целые деревни вымирали за несколько дней! Старухи до сих пор пугают ею мальчишек, которые умудряются выпачкаться с головы до ног.

Как бы то ни было, Арат Суф много лет был известен в Сафате как человек мудрый, хитрый и много чего знающий. И скорее всего, умер он тоже неспроста. Если предпочел убить себя — значит, не нашел лучшего выхода.

И не надо нести эти листки новому царю. Орус Танвел хорошо помнил его командиром третьего отряда царской стражи. И не самым лучшим командиром, кстати. Сын он там покойного царя или не сын — дело темное.

А листки пока лучше припрятать.

Поздней весной, перед самым началом лета, бывают иногда в Москве удивительные вечера. Вкрадчивый весенний воздух обволакивает и пьянит, легкий ветерок шепчет на ухо о чем-то сладком и грешном, как первый поцелуй, сорванный с розовых неумелых губ соседской девчонки…

И даже чахлые деревья в городских сквериках, вечные пленники загазованных улиц, улыбаются миру первой зеленью клейких листочков. Прохожие замедляют шаг, чтобы вдохнуть поглубже пьянящий весенний воздух, замученные бытом женщины улыбаются, и даже старики на лавочках умолкают на время, прекращая бесконечные разговоры о политике и болезнях. Они прикрывают глаза, опуская морщинистые веки, и вспоминают, что когда-то сами были молоды, как этот весенний вечер.

И только мужчине, что шагает сейчас торопливо по бульвару мимо играющих детишек и влюбленных парочек, нет никакого дела до весны. В самом деле, что за глупости — весна! Человек на работу опаздывает, это поважнее будет. Высокий, костлявый, гротескно-нескладный, с редкими островками растительности на угрюмом лошадином лице и взъерошенными черными волосами, он выглядит нелепо… Но есть в нем что-то зловещее, как в обугленной коряге среди цветущего сада.

Это много позже, после вскрытия, дошлый судмедэксперт будет что-то толковать о синдроме Крайнфельтера и лишней Y-хромосоме. Все совпадет — и характерный внешний вид, и особенности психики, а генетический анализ поставит последнюю точку. Этот интересный случай придаст его диссертации недостающий блеск и изюминку, а потому очкастый взъерошенный коротышка взирал на изувеченный труп, как ребенок на именинный торт со свечками. Энтузиаст своего дела, что с него взять.

Виктор Волохов вырос в большой, гулкой и неуютной казенной квартире в самом центре Москвы. Отец его, человек уже пожилой и суровый, целыми днями сидел в своей комнате на старом кожаном диване, курил и думал о чем-то своем. Мать, маленькая женщина, будто раз и навсегда чем-то испуганная, целый день суетилась по хозяйству.

С самого раннего детства Виктор постоянно слышал, что его отец — герой, заслуженный человек и несгибаемый чекист. Витя смотрел фильмы про войну и всегда представлял отца на месте Штирлица или бесстрашного разведчика Абеля. Образ «не надевался», киногерои с усталыми и добрыми лицами никогда не кричали и не давали подзатыльников, но Витя все равно смотрел эти фильмы с восторгом.

Сколько он помнил себя, на стене в гостиной висел портрет улыбающейся белокурой девочки в черной рамке. В ее лице, глазах, ямочках на щеках было что-то удивительно милое. Витя иногда даже разговаривал с ней.

Когда он подрос настолько, что осмелился спросить, кто это, мать сжалась еще больше, а отец как-то странно посмотрел на него. На мгновение Вите показалось, что отец хочет его ударить.

Потом он справился с собой и тихим ровным голосом (слишком тихим и слишком ровным!) объяснил:

— Это твоя старшая сестра Наташа. Она давно умерла. От… скарлатины.

В его голосе и глазах было что-то такое, от чего у Вити пропала всякая охота расспрашивать дальше. Он сразу понял, что отец не хочет говорить.

В школе Витя учился плохо. Почему-то ручки и карандаши все время выскальзывали из пальцев, оставляя кляксы на тетрадках, палочки и крючочки выходили кривыми, а противные закорючки в книжках никак не хотели превращаться в буквы и слова. Учителя из года в год с трудом «натягивали» ему тройки, переводили из класса в класс, сокрушенно качая головой: «Ну надо же! Мальчик из такой хорошей семьи!», а одноклассники сторонились и не любили. Обижать не обижали — побаивались костистых и жилистых кулаков, а главное, той отчаянной решимости, с которой Витя всегда кидался в драку, но и в свои игры не принимали. Оставаясь в одиночестве посреди шумной ватаги сверстников, Витя чувствовал еще острее, что он не такой, как все.

Приходя домой из школы, он со злостью швырял портфель прямо на пол, забирался в подвал и часами сидел в самом темном углу, думая о чем-то своем. Где-то там, далеко, шла совсем другая жизнь — мальчишки играли в футбол и ходили в кино «на протырку», влюблялись впервые в соседских девочек и пели жалобные песни под гитару, потихоньку от взрослых пробовали курить.

А здесь, в подвале, заставленном всяким хламом, вечно пахло какой-то гнилью, капала вода, и только сверху пробивался тоненький лучик света. Витя сидел не шевелясь. Темнота не пугала его, она обволакивала, как мягкий кокон, защищала и успокаивала.

Только однажды его уединение нарушил чей-то писк в углу. Витя осторожно подошел ближе, подсвечивая себе фонариком. Крошечный полосатый котенок, не более двух недель от роду, забрался в деревянный ящик, а выбраться сам не мог.