Роберт Блох - Кушетка

А он вынужден сидеть здесь.

Сидеть здесь и отвечать на вопросы начальства. Что он может сказать им такого, чего они не знают?

Где-то живет человек. Один человек из семи миллионов, населяющих город. Поди найди его.

Еще и муниципалитет свалился ему на шею. Когда просочатся известия о втором убийстве, муниципалитету это не слишком понравится. И семи миллионам человек тоже. Завтра они начнут кричать: „Поди и найди его!”

Но как найти человека, если ты знаешь о нем только то, что он — патологический убийца. Не знаешь даже, белый он или черный, желтый или красный, молодой или старый...

Знаешь одно — то, от чего у тебя сводит судорогой желудок и портится вкус сигарет. Знаешь только то, что он сказал тебе.

Он снова собирается кого-то убить...

13

Терри ждала его на парковой стоянке.

— Извини, что опоздал, — сказал он. — Ох уж эти автобусы!

— Я знаю, просто убийство.

— Что?!

— Я говорю, что городской транспорт — просто убийство.

— А, — Чарльз подошел к машине и открыл дверцу. — К вашим услугам, миледи.

— И куда же мы отправимся?

Он не ответил.

— Еще один сюрприз?

Он кивнул, сел за руль и взял у нее ключи.

— Ты набит сюрпризами, не так ли?

Он включил зажигание.

— Я всем загадываю загадки, — сказал Чарльз. — Таков мой девиз!

Фривей был забит вплоть до развилки: Чарльз медленно и осторожно

двигался в потоке машин. Нашлось даже время окинуть взглядом большое белое здание на Первой улице.

Забавно, если лейтенант Крицман смотрит сейчас в окно и видит его. В какое-то мгновение Чарльз чуть не поддался искушению помахать рукой. Но в этом не было никакого смысла. Пусть Крицман смотрит, пусть хоть выпрыгивает в окно. Крицман сейчас был для него не важен.

Что было важно — так это выбраться в Пасадену, где дорога гораздо свободнее: там можно увеличить скорость и, откинувшись на сиденье и подставив лицо ветру, дышать полной грудью, зная, что худшее осталось позади. Отныне все будет легко.

— О чем ты говоришь?

— Я? — Он уставился на Терри.

— Ты сказал, что-то будет легким.

— А... да, движение. Теперь будет легче ехать, — он улыбнулся. — Не заметил, что говорю вслух.

Действительно не заметил. Надо за этим следить. Это нелегко: следить за собой каждую минуту.

А вот и обсаженная деревьями грязная дорога, ведущая к воротам, таящимся в тени и безмолвии.

Чарльз выключил мотор.

— Выходим.

Терри недоуменно взглянула на него, когда он открыл дверцу и предложил ей руку; Чарльз сделал вид, что не заметил этого взгляда. Он подвел ее к воротам. Ворота имели внушительный вид: сплошная металлическая решетка с витиеватыми украшениями. Но стоило прикоснуться к ним, и становилось ясно, что металл изъеден ржавчиной.

— Вот так, — сказал он.

— Чарльз, что ты делаешь?

Он протянул руку, ворота скрипнули и распахнулись.

После вас, дорогая.

— Ты в самом деле не шутишь?

— Конечно, я здесь часто бываю.

— Но разве там никого нет... мы не можем идти туда.

— Разве ты не доверяешь мне, Терри?

— Ты же знаешь, что доверяю.

— Тогда пойдем.

Они пошли по тропе, повернули и внезапно очутились возле пруда; Чарльз ощутил запах стоялой воды.

Он уставился на воду, на отражавшийся в ней сумрачный дом, предпочтя копию оригиналу. Но Терри смотрела через пруд на дом. Обшарпанный особняк, смутно вырисовывающийся над газоном, не вызывал радостных мыслей.

— Ну?

— Что — „ну”?

— Как он тебе?

— Он — странный...

Чарльз взял девушку за руку и провел через запущенный газон к полукруглой колоннаде. Колонны были выполнены в виде человеческих фигур, одетых в тоги. Ангелы, наверное. Прокаженные ангелы с отшибленными носами.

Лучше смотреть на отражение в воде.

— Я люблю это место, — сказал Чарльз. — Часто сюда приезжаю. Иногда сижу здесь часами.

— И ты не боишься? А если тебя здесь поймают?

Он покачал головой.

— Сюда уже много лет никто не приходит.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Все это время дом ждал. Ждал нас.

Чарльз сжал руки Терри, глядя на другое отражение — в ее глазах.

— В один прекрасный день, милая, мы переедем сюда!

— Не понимаю.

— Ты должна войти внутрь и увидеть, как он прекрасен. Знаешь, в нем есть даже бильярдная.

— Бильярдная?

— Сейчас он пуст, но все изменится. Мы наполним его светом, любовью и смехом...

— Как ты его нашел?

— Я был обязан его найти. Это бывшее поместье моего деда. Пойдем, я все тебе покажу.

Она поднялась за ним на террасу; Чарльз склонился над старыми солнечными часами, очищая инкрустацию от скрывающего надпись мха.

— Смотри!

Терри нагнулась, шевеля губами.

— Спенсер Эллиот...

— Умный старикан. Сделал кучу денег и завязал.

— Уолл-Стрит?

— Да, маклер. Он оставил бизнес моему отцу.

— Ты никогда не рассказывал о своем отце...

Он отвернулся. Лучше смотреть на лица статуй.

Потрескавшиеся белые лица...

— Нечего рассказывать. Он загнал дело в могилу. В могилу!

— Что случилось, милый?

— Именно туда им следует уйти, всем им — в могилу...

Проклятые статуи уставились на него. Нет, лучше смотреть на Терри. Надо что-то сказать, заставить ее улыбнуться, заставить ее двигаться, чтобы знать, что она — живая...

— Скоро у меня заведутся деньжата...

— О!

Она заинтересовалась. Заставь ее улыбнуться.

— У меня есть кое-какие планы. Я собираюсь получить маклерскую лицензию. Знаешь, это оказалось совсем несложно.

Она улыбнулась.

— Чарльз, это чудесно...

Но затем ее улыбка растаяла.

— Что случилось?

— Я... я хотела спросить, сможешь ли ты, если ты все еще посещаешь врача...

— Твой дядя? — быстро оборвал он. — Никаких проблем! Он сегодня сказал мне, что я в любой момент могу прекратить сеансы психотерапии.

Улыбка вернулась, но ее сопровождал едва слышный вздох.

— Чарльз... я думаю, тебе следовало бы сказать о нас...

— Конечно! Через день-два все выяснится с деньгами, и тогда мы вместе придем к нему. Ты можешь подождать день-два?

— Да, — Она приблизила к нему лицо.

—А я,— нет. Мои чувства к тебе...

И это было правдой. Когда она была рядом, когда он ощущал, как она тает в его руках, прикасался к мерцающим волосам, — он не мог ждать.

...Теперь ее голова лежала на его плече, он не видел ее лица. Все, что он мог видеть — это другое лицо, мертвецки бледное, слабо освещенное лучом лунного света. Слепые глаза горели, разбитый рот двигался...

— Ты был очень высокого мнения о своей сестре, да?

Статуи не говорят. Но кто-то сказал это. Он это помнил. Он это слышал — только что.

— Вы были очень близки, правда?

Терри подняла голову.

— Милый, что случилось?

Это был ее голос, конечно, он узнал его. Но он не мог не узнать и другой голос, эхом повторявший: „Очень близки... очень близки...”