Павел Брыков - Томас

Тихоня кивнул и крепко ответил на рукопожатие. Одна из его граней разума сейчас захлебывалась от счастья: Томас понимал, что в этот день, в этот час, его, наконец, одолел спирт. В теле разлилось тепло, мысли путались, мир вокруг приятно покачивался. Вторая грань отвечала, что это достаточно странно. Раньше, сколько ни пытался, водка, коньяк и самогон шли, как водичка... а тут какой-то литр свет выключает. Что же произошло? В чем секрет? Опять чернявую винить? Третья грань возражала, что незачем изысканиями портить себе такой долгожданный праздник. Если начал пить, то продолжай!

— На «ты»? Давай, — сказал Томас и по-иному взглянул на нового камрада. Четвертая, пятая, седьмая и шестнадцатая грани разума с удивлением отметили, что опьянение мешает хорошенько рассмотреть собеседника, но ясно одно: «тише-тише» в нём нет. Ну, и ладно — отдыхать, так отдыхать! А Иван в это время продолжал:

— Ты, знаешь, я часто встречаюсь с людьми. Выпиваю, разговариваю. Меня не понимают. Го-ворят, издеваюсь. Как можно от рюмки окосеть? Ну, если мне и этого хватает? Говорят, ты, Иван, сволочь — чистеньким хочешь остаться. Всё о радости говоришь, а нет её, этой радости. Это они так говорили — не я. Они. Иногда били. Меня били! По лицу, по голове, по всему этому, — Иван по-медвежьи облапил свои бока. — Мне было больно. Тут ты прав. Злые, грубые, темные. Мне их так жалко!!! А вот с тобой хорошо. Томас, с тобой — хорошо! Говоришь ты непонятно, даже страшно, а хорошо! Я тоже страдаю, мне тоже больно. И хорошо.

Томас отодвинулся.

— Чистеньким назвали?

Вдруг его начало куда-то нести, а потом скрючило пополам, затрясло. Чертыхальски смеялся долго, страшно — невозможно было остановиться. Он просил прощение, но тут же начинал ржать с новой силой. Было видно, что смех ему дается с болью, что это скорее пытка, а не веселье...

Не буду подробно описывать то, как Томас сидел на скамейке в обнимку с Иваном-Джузеппе, и как они признавались друг другу в любви, пели дуэтом «Катюшу», «Подмосковные вечера», «Love story», «Солнечный круг», «My way» и «Hey Jude». Особенно прочувственно у них получилось спеть пахмутовские «Как молоды мы были». Во всю силу голосов вывели «первый та-А-А-айм мы уже отыгра-А-А-ли» и шепотом «ничто на земле не проходит бессле-е-е-е-едно»... Каждому досталась любимая строчка. Иван тянул «как искренне любили», а Томас завершал «как верили в себя».

Их завывания привлекли любопытную компанию. К лавочке подошли Ник Кейв и Пётр Налич, которые в этот день каким-то чудесным образом прогуливались по бульвару Димитрова, обсуждая запись новых альбомов. Так совпало, что у них была гитара. Дальше пели уже на четыре голоса. Необычно получился «Владимирский централ» — акцент Ника придавал песне особый шарм.

Потом Томас достал Клаву и они с Иваном пили квас на брудершафт и троекратно целовались.

Когда за Иваном приехал джип «чероки» с ребятами из Пятихаток, Томас не захотел отпускать своего нового друга. Без прелюдий сцепились, но узнав, кто чего стоит — парням крепко досталось — как-то все сразу успокоились. Поговорив по-хорошему, все-таки усадили Ивана-Джузеппе в машину, и он поехал домой. Ник и Пётр ушли, оставив Томаса в одиночестве. Он покрутил головой, но велосипедисты вокруг перестали ездить. Хотел сам пройтись до магазина и не смог — ноги почему-то не слушались. Тихоню захватило уже забытое ощущение какой-то детской неспособности делать элементарные вещи. Одна из граней его разума подсказывала, что происходит нечто странное, необъяснимое — он не мог так опьянеть с литры коньяку. Наверное, здесь вмешалась какая-то потусторонняя сила, иначе как объяснить почти мгновенное исполнение желаемого? Вот захотел опьянеть и на тебе — получайте!

Чтобы побороть слабость, он растер уши и, дожидаясь ясности в голове, посидел какое-то время, дыша полной грудью. Все грани разума одновременно разговаривали между собой и коллективом пришли к выводу, что, скорее всего, виной его слабости стал долгий перерыв в употреблении спирта. Да, именно так. Ну и жара конечно.

В момент краткого просветления разума Тихоня в рюкзаке нашел телефон. Это было маленькое чудо — Томас не помнил, когда его взял. Память в этот момент подсказала, что у него есть дом и пора искать ночлег, а то пруссаки не дремлют, и не поленятся воспользоваться шансом найти обидчика великой нации — самого Томаса Чертыхальски.

Включив мобильный, он нашел «входящие» и нажал на первый попавшийся номер. На той стороне тут же ответили.

— Да.

— Pronto. Это кто?

— Хлеборез.

— Ро-о-о-о-о-о-ма-а. Какими судьбами, Ро-о-о-ома-а? Как тебе после нашей встречи? Спишь хорошо? Эх, Ро-о-о-ома... дурак же ты. Аме-ё-о-о-ба.

В трубке зашелестело.

— Вы где, Томас?

— Хрен его знает.

— Посмотрите по сторонам, что видите?

Тихоня покрутил головой.

— Вижу, как всё летит в закуды... закудыкину гору.

— Томас, где вы стоите?

— Я, вообще-то сижу. Не надо передергивать!

— А где сидите?

— Ну, ты и тупой, Рома. На скамейке.

— Где скамейка стоит?

— О, понял, это — игра! Я люблю игры. Я на скамейке, скамейка на бульваре, бульвар в городе, город в стране, страна в яйце, яйцо в утке, утка у меня в руках... А я сижу на скамейке. И так до бесконечности, Рома. Всё в моих руках, наших руках, сволочь ты эдакая, конченная. Но ты же ничего не поймешь из того, что я говорю. Тебе не дано узнать, какая это ответственность, какой... ик. Вот что мне с вами всеми делать, а? На хера вы мне все сдались, а? Ракушки! Тут с собой бы разобраться... А то всё на потом, на потом...

В трубке снова что-то звякнуло и зашелестело.

— Я понял. Никуда не уходите. Сейчас вас заберу.

Через пять минут к бульвару подъехала машина. Из неё вышел Хлеборез, Витя и Алеша. Когда они нашли поверженного жарой, коньяком и недосыпанием Томаса, тот мирно сидел на лавочке, задремав. Но стоило им подойти к Чертыхальски, тут же мгновенно материализовались два крепеньких паренька. Поговорили. Когда точки над «ё» были расставлены, охранники от Крымского дали адрес, куда надо везти их клиента. Раскланялись почти приятелями.

Эту ночь Тихоня провел в своей постели.

Утром следующего дня Томас встал в шесть утра и, шатаясь на поворотах, прошел на кухню. Попив водички, он вернулся назад и снова лег. Леся проснулась. Встав с кровати, умылась, а потом стала убирать, при этом гремя кастрюлями, стаканами, тарелками. Скрипела дверками кухонных ящиков, гудела пылесосом. Не дождавшись нужной реакции, вернулась в спальню и, поняв, что Тихоню не разбудить, высказала ему всё, что о нём думала. Вот только трехэтажный мат, так и не поразив цель, бесполезно растворился в эфире.

Целый день Леся караулила, когда же Томас проснется, даже подходила к нему, послушать — живой, дышит ли? Тихоня дышал. Вечером этого же дня он открыл глаза. Пошел на кухню, попил водички, сходил в уборную, вернулся назад, спросил который час, узнав, что уже семь вечера, кивнул и... снова захрапел. Проснулся в пять утра, свежий, как ландыш на солнечной полянке. Вскочив на ноги, потянулся, сделал зарядку, принял душ, побрился, почистил зубы, вытащил из холодильника вчерашний борщ, разогрел кастрюлю и сел есть прямо из неё. Не дождавшись, пока проснется хозяйка, Томас оделся, выбрав всё новое, загодя приобретенное, и вышел из квартиры. Осторожно, чтобы щелчок замка не разбудил Лесю, он прикрыл за собой дверь. Осмотревшись, поморщился: на площадке, скорее всего, недавно сидели подростки. В подъезде было наплевано, разбросаны окурки и до сих пор воняло табаком.