Павел Брыков - Томас

— Не обижайтесь, — грустно улыбнулся Иван. -Мне хорошо с вами. Вы мне глубоко симпатичны. Я не имею ни малейшего желания вас обидеть. Но! Для начала с вашим, заметьте, не утверждением, а предположением, что нельзя судить человека по истечении тридцати минут, не соглашусь. Я не хочу спорить, просто прошу вспомнить, сколько раз в своей жизни, вы после первых пяти минут общения давали человеку оценку? Вот этот — идиот, тот — скупец, а третий — пройдоха. Бывало?

— Бывало.

— Мы говорим о пяти минутах! А за полчаса можно человека узнать, осудить, выкинуть и забыть о нем.

Томас помолчал.

— Вы знаете, — сказал он тихо. — Когда других касается, это легко, но если применить к себе... В этом что-то есть.

— Конечно! Давайте выпьем!

— Давайте.

Посмотрев на полную рюмку Ивана, Томас поставил почти пустую бутылку на лавочку. Посмотрев по сторонам, заметил проезжавшего на велосипеде мальчишку лет тринадцати.

— Эй, помазок, можно на секунду?

Велосипедист, лихо развернувшись, подъехал к скамейке.

— Дружище, — Тихоня достал из бумажника несколько купюр. — Не в службу, а за деньги, привези нам, пожалуйста, во-о-он из того магазина ещё одну бутылочку, во-о-о-от такого коньяку. Сдачу оставь себе. Хорошо?

Парень кивнул, взял бумажки и понесся дальше.

Томас посмотрел мальчишке вслед и с горечью сказал:

— Не пойду я сегодня ни к каким токарям-слесарям. Что я на Машзаводе не видел? Ну, сидит такая из себя девчушечка, то с пламенным взором, то негой тронутая. Ямбы да хореи. Оно мне надо? Оно мне всё это надо?!

Тихоня повернулся к Ивану и замер, как будто увидел его только что.

— На чем мы?

— Мы говорили о теории относительности. Время, грех, право судить и всё прочее.

— А вы думаете, что мы не имеем права судить? Я что, по вашему мнению, не имею права судить вот этих, — Томас неровно обвел руками вокруг, — людишек?

— Нет, — ответил Иван.

— Почему? — В голосе Томаса прозвучало раздражение, даже обида.

— Знать, кто куда попадет, и осуждать людей за это — разные вещи. И большая ответственность. Все мы грешники. Как я могу судить, к примеру, вон ту дамочку?

Томас развернулся.

— С шикарным декольте?

— Она большая затейница. Это страшно, но только для неё самой. Я не имею права бежать около неё и голосить: «Шлюха такая-то, растакая-то! Дёготь, перья, осиновый кол! Ты попадешь в преисподнюю, там тебе и место!». Я так не скажу. Думаю, это её проблемы, это её выбор. Её жизнь. Она идет к любовнику, и сегодня у них все получится,

Томас хмыкнул:

— Вы думаете? — он повернулся назад, ещё раз посмотрел женщине вслед. — Ты, смотри, получится.

— Но дамочка утром проснулась не зря, — Иван хитровато прищурил левый глаз. — Она узнает о своих близких некую тайну, и если будет вести себя правильно, то у неё сегодня может настать главный день в жизни. Сегодня, сейчас она на перепутье, и ближе, да-да, ближе к ясности, чем к греху. Я, знаете ли, оптимист. Думаю, у неё все будет хорошо. И у вас тоже всё будет хорошо. Я верю.

— О чем вы шепчите? У неё муж, дети, — усмехнулся Томас, отправляя добрый кусок алтайки в рот.

— Ну и что?

Тихоня потянулся — было слышно, как заскрипели его косточки — зевнул.

— Это грех. А где такой грех, там розовое.

— Радость, счастье — не грех, — отрезал Иван. — И вообще у нас, чтоб вы знали, нет гулящих. Уникальный город! Наши девочки, если и захотят найти жениха на ночь, сделают это так... красиво... Не допуская никаких грязных мыслей, что просто диву даешься. Умницы.

— А проститутки?

— Что проститутки? — переспросил Иван. — Проститутки — это пролетариат. Чем они отличаются от тех, кто ходит на работу за жалование? Процесс такой же. Кому мозги, кому тело, но хуже всего, когда совесть... Я на севере был на заработках. Автослесарем. На дворе полярная ночь, минус тридцать, а я в ванной с солярой запчасти от масла отмываю. Рук не чувствую. Когда после работы идешь к умывальнику, в голове одна мысль — устроиться актером в порнофильмах сниматься. Тепло, светло, никакой грязи под ногтями. Вокруг приятные лица. Ну, тут кто на что учился... Если же вернуться к обладательнице декольте, кому розовое, а кому и волшебный пинок для раскаяния. Пусть порадуется.

— Ми-ну-то-чку! — Указательный палец Тихони двигался подобно метроному. — Радость бывает...

— Чистая и черная, — не дал завершить мысль Иван. — Поэтому надо уметь, как наша дамочка, находить именно чистую радость.

Томас посмотрел недоверчиво.

— То есть, вы хотите сказать, знаете, где она зарыта?

— Чистая? Знаю.

— Ну и где же?

Иван ударил себя в грудь.

— Тут. Там, где, если верить анатомии, у людей расположено сердце.

Тихоня, пожав плечами, поднял рюмку.

— Что мне сказать по этому поводу, господа? Я хочу выпить за моего нового камрада, Кожаного Чулка. Поверьте моему богатому опыту, не каждый следопыт может найти путь к светлой радости. Салют, прозит, на здоровье! — отпил, оставив пару капель на донышке. — Кстати, хотел спросить, а почему вы свистели? Что это было?

— Ну, — Иван снова похлопал себя по карманам. — Да, точно нет... Я с недавних пор полюбил музыку. Инструментами не владею — на рояле играл, но только в преферанс... На крышке. В преферанс... Купил губную гармонь... Оказывается, на ней хорошо выходит и без специальной подготовки... А вот сегодня я её забыл дома. Вообще, у меня такое бывает. Как нахлынет! Душа поет. А тут стою, жду трамвая, и чувствую, вот оно — прилив. Ну, я и начал свистеть. Понимаю, со стороны выглядит дурацки, но это сильнее меня.

Томас вылил себе остатки коньяка и убрал бутылку — держать пустую тару рядом с полной рюмкой он считал плохой приметой.

Вдруг Тихоня сделал открытие:

— Надо же! Я чуток окосел. Забытое приятное ощущение.

— Это из-за приятной беседы, — кивнул Иван. — Хорошо сидим. Причащаемся к природе. Преломили хлеб, испили благородного нектара. Я ведь главного не сказал. Не могу больше рюмки выпить не потому, что не хочу. Просто мне для вхождения в нирвану надо всего-то сто грамм и всё. Вот такая экономия средств.

— Счастливый вы, как я погляжу, человек, Ваня. Довольствуетесь малым, на том свете побывали, бременская прописка...

— Не буду отрицать.

Томас, запустив пальцы в волосы, их взъерошил и стал похож на рок-музыканта из семидесятых.

— Вот скажите, почему так выходит? Посмотришь на весь народ — грешники такие, перо сотрется записывать эту серость. С каждым годом страшнее и страшнее. Средние века — ясли-сад по сравнению с этим кошмаром. А сейчас что? Попов и пасторов, конечно, снова развелось, да только молятся они, хе-хе, больше Онону, а не тому, кому следовало б! Люди забыли значение слова «прихожанин». Посмотрите: по стране бычьё, сволочи, ворюги. Не люди — черви! Через одного клятвопреступники, убийцы, насильники. Я уже не говорю про лень, глупость, зависть. Зависть — вот чума нашего времени. Не здесь, тут народ как-то попроще, а у себя дома, где жил последние годы, я такого насмотрелся, натерпелся... Поедом жрут-жрут друг дружку, а нажраться не могут. Столица! Вот взять бы всех скопом, и, не откладывая, к... — Томас запнулся, — ...Тоне на сверку, и дальше — в тартарары!