Павел Брыков - Томас

Оказалось, что талисман может служить и в практических целях. Тихоня ловко нашинковал колбаски, оставшийся сырок и алтайки. Покончив с готовкой, они, наконец, принялись закусывать по-настоящему. После драников, казалось, Томас должен быть сытым, но последние минуты ему дались очень тяжело, и проснулся дикий аппетит.

— А у вас есть цель в жизни? — спросил Чертыхальски с набитым ртом.

— Конечно! И очень простая. Моя цель — ощущение радости.

— Как это? — Томас даже перестал жевать.

Иван-Джузеппе откинулся на спинку скамейки.

— Ну, как? Вот я уже давно должен был умереть. Печень, почки и всё такое. При моих болячках люди долго не живут. Но пока меня не прибрали. А раз я там не нужен, — он показал пальцем на небо, — почему бы мне не порадоваться? Лето, скоро осень. Я радуюсь тому, что просыпаюсь в своей постели, смотрю в окно, завтракаю. Живу. Каждый день я достигаю своей цели, и кто знает, может, поэтому ещё топчу землю-матушку. В сей благословенный час я сижу в теньке, в руке у меня бокал с чудесным напитком, из-за которого меня ждет запор, но это завтра, а сегодня я купаюсь в радости! Передо мной сидит человек, с которым можно поговорить и, заметьте, — я не исключаю такой возможности — даже выпить на брудершафт.

Томас поставил рюкзак на землю. Решив внести ясность, спросил:

— Получается, у вас не глобальная, ну, там... Мир во всем мире, посадить дерево, построить дом, отлямурить диктора Центрального телевидения... А локальная цель?

— Получается, так.

— Но как можно соединить несоединимое?

— В смысле? — брови Ивана полезли вверх, образовав глубокие волнистые складки, отчего лоб стал похож на стиральную доску.

— Радость продлевает жизнь, водка — укорачивает. Вы, несмотря на болячки, пить не бросаете.

— А зачем? Когда-то я пил. Как надо пил. Не мог успокоиться, пока существовала любая спиртосодержащая жидкость в эпицентре пяти километров от меня. Но однажды я прозрел. Спросил себя, зачем я пью? Ответ был такой: «Чтобы мне было хорошо, чтобы мысли связно ложились на язык, и можно было поговорить по душам с хорошим человеком. Чтобы заботы, горести, страх и стыд не мешали дышать». Вот каким умным я тогда был. Список можно продолжать, не хочу рекламировать питие. Так вот, я себя спросил второй раз, а зависит ли удовольствие пития от объемов выпитого? Ответ — зависит. Прогрессия геометрическая, но, к сожалению, со знаком минус — чем больше пьешь, тем хужее. Это слово я употребил, как употребил — хужее. Тоска накатит так, что, извиняюсь, «блювати охота». Это слова не мои, а моего покойного деда Коли с Полтавы. По маминой линии. Вот тогда-то я и понял: чтобы получать радость, надо пить, но не литрами, а рюмками и не больше одной в день. Только с хорошим человеком. Не с утра, а то коровы ещё не пили, а мы уже... После десяти, но лучше после двенадцати. Заканчивать в шесть. Тогда голова утром не болит. Есть ещё одно обязательное правило — закуска! Закуска — всему голова.

— В один день? Вот так взяли и решили?

Иван похлопал себя по карманам шорт, словно искал сигареты.

— Если честно, то нет. Как-то я был в вынужденной завязке: аппендикс вырезали, с осложнениями, инфекцию занесли. Болел сильно, даже на том свете побывал, но вычухался. Потом жена оборону взяла — на порог больнички никого с гуманитарной помощью не пускала. Капельницы-капельницы... Так я не пил около месяца. Жонка, когда я оклемываться начал и своими ногами ходить, снова на измену. Давай, говорит бабку приведу, дедку, а я возьми, да и скажи, сама мол, поди и закодируйся.

— Пила?

— Не. С этим делом как все — по праздникам. Она у меня на диетах сидела. Лет под сраку, а туда же. Я говорю, ты пойди, пусть нашепчут от полноты, всё же не такие мучения, а если поможет, я поддержу.

— И?

Иван-Джузеппе, разломав мякиш алтайки, отправил небольшой кусочек в рот, пожевал.

— Нашла мужичка. Был у нас такой, в спортивном зале техникума принимал, на вас чем-то похожий. Высокий, худой. Руками водил. Приходит она, а у колдуна приём. Мужики и бабы стоят посреди зала и тоже руками машут. Как деревья. Жене говорит, подожди немного, сейчас закончу. Вот она и села в сторонке на лавку, таращится. Когда колдун тех распустил, принялся за жонку. Не дорого взял.

— И как?

— Не помогло — не похудела. Вот только с тех пор, что не съест, хоть на ночь, хоть за ночь, восемьдесят четыре с половиной, как часики. Но, главное — после той лавочки в рот ни капли, даже запаха не переносит. И это полбеды. Меня-то через жонку ведь тоже задело. Теперь, хоть разбейся, больше рюмки не лезет.

Томас с удовольствием посмеялся.

— Бывает. Надо запомнить эту историю. Как у вас складно получилось. Всегда бы так.

— А у вас нескладно?

— У меня нет, — вздохнул Тихоня.

— Чего же?

— Не знаю. Сегодня плохо, а завтра чую, будет ещё хуже.

— Это потому, что вы Артемон, — во взгляде Ивана не было и намека на шутку.

— В смысле?

— Я доказал, что вы не Дуремар? Вы с этим утверждением согласны?

— Допустим.

— Значит, вы — Артемон.

Иван внимательно посмотрел на Томаса, гадая, произвел ли его диагноз впечатление.

— Знаете, русские горки, американские горки, вверх-вниз. Вся эта бессмысленная беготня. Сегодня туда, — Иван поднял указательный палец вверх, — а завтра сюда, — теперь он показал древнеримский жест «а ля муэрте».

— Я думаю, Артемоном быть не так плохо как Дуремаром, но не намного лучше. Последний ничего не понимает и от этого несчастлив. Жизнь рядом протекает, а её не потрогать, не пощупать, так как хочется. Дуремар несчастлив. Оттого и пьет, бьет близких. Убивает себя и все, что любит. Все это от недостатка ума. Я знаю, сам был таким когда-то. А вот Артемон — это мастер перфоманса, но не созерцания. В душе он — старый лис. Многое знает, ощущает, образован, начитан, но ему не хватает... понимания. Вникнуть в суть вещей, событий... Он не может отличить сострадание от жалости. Он то радуется, то печалится, то важничает, то поучает дуремаров. Ему вроде и всё ясно, но только на расстоянии вытянутой руки. Перед ним всё красиво, все понятно, а дальше? А за горизонтом? Что там? А там — мрак, туман и страх. Сильный, уверенный в себе Артемон красив. На него можно положиться, его любят женщины, но он бежит, и не догадывается, вернее, догадывается, но боится себе признаться, что его дорога хоть вниз, хоть вверх, имеет одно направление.

— И куда?

— В ад.

— Куда? — Томас чуть не поперхнулся.

— Туда, — вздохнул Иван. — Какая разница, вверху ты или внизу, если конечная остановка известна?

— И все аретмоны попадут в ад? — усмехнулся Томас.

— Все.

— И если я, допустим, артемон, то мой удел — ад?

— Да!

— Сударь, вы безжалостный человек.

— Почему?

— Вы обо мне не очень-то хорошего мнения. — Томас ухмыльнулся. — Думаю, за полчаса нельзя человека узнать, чтобы получить право судить так строго. Я вам говорю, что имею цель, к ней стремлюсь. Но не собираюсь делиться, что это за альфа и омега, хорошая ли она или плохая. А вы так, ррраз! — Томас поставил скамейку на воображаемый ручной тормоз, — и меня в Кур отправляете. Это поверхностно, несерьезно.