Антон Лаптев - Сумерки

— Ну и дела, — изумился Ломакин. — Как все повернулось-то, а, брат?

— Как-то это очень уж странно, что ростовщик к графу переехал, — изумился Иван.

— А чего же тут, судари, странного? — неожиданно раздался из дверей голос Фирсанова.

Молодые люди, не ожидавшие столь скорого появления нового хозяина особняка, одновременно отпрянули и смутились. Ростовщик же, нисколько не смущаясь таковым необыкновенным появлением, вошел в зал, молодцевато поскрипывая прекрасно изготовленными точно по ноге сапогами, по всему видать, очень дорогими. Вообще же Безбородко и Ломакин обратили внимание, что Гаврила Илларионович внешне сильно изменился. Он остриг свою бороду и совершенно обрился, сменил нарочито купеческий наряд на благородный английский костюм с галстуком на шее, а в довершение еще и постригся по последней моде.

— Что, не ожидали меня здесь увидеть? — довольно расхохотался Фирсанов, подойдя и становясь напротив молодых людей.

Те признались, что он прав.

— Теперь это все мое, — раскинув руки, величаво объявил Фирсанов и прошелся по залу, оглядывая цепким взором хозяина свое новое приобретение. — Всего-то с неделю назад сюда въехал. Вы, так сказать, первыми гостями моими будете. Эй, мать! — громко крикнул он в двери. — Тащи шампанского! Сей же час обмоем особнячок наш!

Старуха спешно принесла в зал бутылку шампанского и три старинных хрустальных бокала. Иван с удивлением отметил про себя, что шампанское было тем самым, что пил он на памятном вечере графа. Да и бокалы были с графским вензелем. Безбородко долго разглядывал при слабом свете двух свечей бокал, отчего ростовщик не вытерпел и заметил:

— Да не боись, Иван Иваныч, не отравлю.

— Нет-нет. Это я просто удивляюсь, что и бутылка и бокалы графские, — стал оправдываться молодой человек.

— И бокалы и шампанское графские, — самодовольно подтвердил ростовщик.

А еще сам особняк и все, что в нем имеется, — все это тоже графа. Таков был уговор у нас с его сиятельством. Он когда деньги у меня занимал, то при закладе им особняка я указал, чтобы непременно с обстановкой и со всем, что внутри.

— Как же граф вам особняк-то передал? — не поверил Ломакин. — Он же дело о троекуровском наследстве выиграл.

— И что с того? — нехорошо усмехнулся в ответ ростовщик. — Что к Фирсанову попадет, то непременно его будет. Так-то вот! Ну, други, выпьем за новоселье, — провозгласил он тост.

Все выпили.

Фирсанов прошелся по залу, звонко щелкая каблуками, будто пробуя эхо. Иван поморщился. Ему казалось, что дом какой-то мертвый, и даже эхо звучит, словно бы в доме кто-то недавно умер и тело еще лежит в гробу в другом зале, потому-то так темно и шаги гулко звучат. Безбородко поежился, про себя проклиная прижимистого ростовщика за скупость освещения.

— Так-таки все и оставил? — недоверчиво переспросил Ломакин.

— Все, — убежденно сказал Гаврила Илларионович.

— А сам-то, сам граф куда уехал? — заволновался, вспомнив о цели визита, Иван.

— Сначала он переехал к княгине Долгоруковой, а затем не ведаю, — пожал плечами Фирсанов.

Он снова наполнил бокалы шампанским.

— Здесь я буду свадьбы своим доченькам играть, — неожиданно растроганным голосом провозгласил ростовщик. — Вот тут балы будут. С танцами, с музыкой. А там, в соседнем зале, организуем игру в горочку. — Фирсанов прошелся к дверям, ведущим в соседний зал, и широко распахнул их. — Гулять будем, веселиться будем! — воскликнул он.

Ломакин только головой покачал.

«Ох, не умеет ростовщик веселиться, — подумалось ему. — А ежели и умеет, то как-то так безобразно получается, что уж и не приведи господи побывать на таком-то веселье».

Безбородко, заметив что-то в слабом свете, вошел через отворенные двери во второй зал, в коем Фирсанов решил организовать карточную игру. На полу лежала длинная женская перчатка из белоснежного сукна с переливом, ныне очень модного. Молодой человек поднял перчатку и, помимо воли, прижал ее к лицу, втягивая запахи, которые еще сохранились в ней. Тончайший аромат духов вошел в него, заполняя сердце щемящей болью. Гаврила Илларионович и Ломакин с удивлением и жалостью наблюдали за ним.

— Драчевский переехал к Долгоруковой вместе с женою, — сказал Ивану Фирсанов.

— Почему же он все вам передал, Гаврила Илларионович? — переспросил крайне удивленный Ломакин. — Деньги-то у графа были, и немалые.

Ростовщик некоторое время помолчал, размышляя над сим удивительным фактом, а затем произнес с расстановкою:

— Это все от осторожности. Граф опять собирается за границу уехать, мне так думается. — Тут он бросил короткий и выразительный взгляд на Безбородко. — Вот и держит деньги в наличности. Так-то удобнее, чем в недвижимом имуществе держать. Да, верно, не иначе как за границу уезжает. Чтой-то он недоброе задумал.

Иван, услышав подобные размышления, с беспокойством засобирался уходить.

— Спасибо за угощение, Гаврила Илларионович, — пробормотал он, ища глазами выход.

Ломакин, видя нервозность товарища, тоже поспешил было откланяться, однако Фирсанов задержал его.

— Ты, Родион Ильич, передо мной должок имеешь, — напомнил он художнику. — Так мне его получить охота. Иван Иваныч и сам к княгине дойдет, а ты погодь покамест. Нам с тобою поговорить надобно. Эй, старуха! — зычно крикнул он. — Проводи гостя.

Когда Иван ушел в сопровождении привратницы, Фирсанов некоторое время молчал, пытливо поглядывая на спокойного на вид Ломакина, который, в свою очередь, ломал голову над тем, чего хочет от него хитрый и жестокий ростовщик. Про Гаврилу Илларионовича разные слухи по Петербургу ходили. Знающие люди говорили, что у него должников не бывает, все так или иначе ему долг возвращают, и Фирсанов никогда внакладе не остается и никогда своих должников в долговые ямы не сажает, считая это величайшей глупостью: лишать человека возможности заработать и отдать. Правда, поговаривали еще, что некоторым из должников своих, из тех, что совершенно уж расплатиться не могли, Гаврила Илларионович давал страшные и заведомо невыполнимые задания, оттого-то у него живых нерасплатившихся и не было.

Фирсанов разлил по бокалам остатки шампанского, аккуратно отставил пустую бутылку в сторону, разом преобразившись и приняв деловой вид, сказал, тихо чокаясь с Ломакиным:

— Иной раз приходится делать такое, Родион Ильич, отчего после сильно жалеть приходится. Выпьем, — предложил он.

Ростовщик и художник, люди самых противоположных профессий и пристрастий, дружно выпили.

— К чему вы это, Гаврила Илларионович? — спросил Ломакин.

— А вот к чему. Твой товарищ, Иван Иваныч, ныне бегает, ищет своего обидчика, который у него невесту увел. Расплатиться за обиду желает. А как он требовать расплаты у графа будет? Бог его знает. Полезет на Драчевского с кулаками? — с ехидной улыбкой предположил Фирсанов. — Так ведь граф его просто-напросто выставит вон, а ежели он скандал решит устроить, то еще и полицию позовет. Будете с Софьей Семеновной вместе после папеньки-генерала еще и его навещать в кутузке. И это в том случае, когда его сиятельство не станет звать слуг, а то ведь как оно бывает, слуги-то так поизобьют, что потом по нескольку месяцев такие вот мстители на койках отлеживаются.