Юрий Чучмай - Ведьмы танцуют в огне

Он громко кричал и ругался, проклиная всё на свете. Чем сейчас занимаются Дитрих с Эрикой? Ясно, чем! Одна лишь мысль об этом сводила его с ума, и он с ещё большей яростью размахивал шпагой. Боль прорывалась криком и бранью, от которых во дворах неподалёку начали лаять разбуженные собаки. Готфрид с силой воткнул шпагу в сноп сена и повалился на холодную землю, ударив по ней кулаком. Жгло глаза и хотелось плакать, и он даже ослабил контроль, что позволял ему держаться холодно и отчуждённо, как и подобает мужчине. Он был готов разрыдаться как последняя баба, благо никто сейчас не мог его видеть. И всё же слёзы не брызнули из глаз. Их продолжало всё так же щипать, но солёная влага даже не выступила под веками. От этого Готфрид ещё больше разозлился на себя, и скорчился на земле, пытаясь противостоять той силе, что сейчас выдавливала его грудную клетку изнутри.

В это мгновение он ненавидел всё, о чём думал: Эрику, Дитриха, его мать, себя, инквизицию и даже Бога, который был виноват в том, что ему безразлична судьба одного маленького человека. Может быть, Его пути и были неисповедимы и в конечном счёте вели к благу, но вот только Готфриду сейчас было наплевать на его пути и все блага, которые «ждут» его в будущем. Его разрывали на части желания и ненависть: он хотел быть с Эрикой, и больше не хотел её видеть никогда; хотел убить Дитриха, и пытался великодушно простить. Он хотел умереть, и хотел ожить. Ему хотелось забыть всё, но при этом запомнить каждую мелочь.

Ближе к утру, когда силы начали его покидать, а усталость и сон стёрли горе, он направился домой, волоча ноги и озлобленно пиная попадающиеся на дороге камешки. Втайне он надеялся, что Дитрих с Эрикой попадутся ему по пути, и тогда-то он сможет решить для себя, как жить дальше. Но он никого не встретил, и только сонная стража у ворот пропустила сослуживца в город.

Эрика сидела перед уютно трещавшим камином, глядя в огонь и не замечая Готфрида. Он подошёл к ней и обнял сзади, прижавшись к мягким волосам, которые пахли пряными травами.

— Ну что ты делаешь, — сказала она, отстраняясь. — Не дыши мне так в шею, мне щекотно.

— Тогда я тебя зацелую, — ответил Готфрид и, обратив её лицом к себе, приник к губам.

Сколько же счастья впереди, сколько радости от вернувшейся любви…

Он проснулся днём, не помня, как доковылял до дома и рухнул на кровать прямо в одежде. Это был только сон? Привычная уже тоска снова навалилась. Казалось, будто она была чугунным шаром, который приковывают к нему, заключённому любви, каждое утро, и снимают только когда, он заснёт в беспокойстве. Неужто воспоминания теперь будут мучить его и по ночам?

Раньше ему снилось лишь то, чего он боялся, теперь же — то, чего вожделел. Но что больнее, что мучительнее: видеть картины ужасного будущего, которое, возможно, никогда не наступит; или же глядеться в отражения столь сладкого теперь прошлого, зная, что оно больше не вернётся?

Готфрид вздохнул и, отцепив шпагу от пояса, сбросил её с постели.

Он сполз на пол, нечаянно загнав ногой своё оружие под кровать. А когда он засунул руку за ним, то с удивлением обнаружил там мешочек с пучком трав внутри. Удивлённо смотрел он на то, что держал в руках, не понимая, как колдовское зелье могло попасть сюда. Но постепенно догадки начали озарять его ум, складываясь разрозненными кусочками в цельную картину. Итак, Дитрих, мог купить этот мешочек у какой-нибудь колдуньи, или даже сам собрать для него травы. Скорее всего он спрятал зелье в одну из первых ночей Эрики в этом доме — этим объясняются дурные сны Готфрида, которые его преследовали. Наверное Дитрих влюбился в Эрику с первого взгляда, иначе зачем бы он уговаривал её бросить? А едва он понял, что Готфрид не собирается избавляться от неё, вопреки всем уговорам друга, то обратился к каким-нибудь ведьмам. Благо возможность вызнать их имена у него была — пообещай в Труденхаусе любой пойманной, что отправишь на костёр всех её родных, и потом предложи «забыть» обещание в обмен на имя какой-нибудь могучей ведьмы. И эта ведьма, в обмен на деньги или услуги Дитриха, прокляла дом Готфрида, наслав на него эту нечисть…

Готфрид скрипнул зубами, сжав в руках мешочек с травами. Нужно будет проведать одну из этих «добрых» ведьм, если только такие бывают, и выспросить, что же это за травы…

Но сейчас были дела поважнее, и потому, взяв немного денег из тайника, Готфрид снова направился в «Синий Лев». Теперь его грызла злость, и потому хотелось напиться и выместить её на первом встречном. Он больше не пытался быть великодушным или понимающим — теперь его накрыла волна всепожирающего презрения и ненависти к тем двум существам, которых звали Дитрих и Эрика. Он даже закинул в угол мешочек с травами, потому что ему стало не интересно, кто и для чего положил под его кровать этот сбор.

До вечера он злился, разжигая свою злость хмельным пивом. Вспоминались слова и действия Эрики, Дитриха, и Готфрид злился ещё сильнее. Мысленно он продолжал давно законченные споры, жёстко прерывал своего бывшего друга и бывшую возлюбленную, насмехался над их идеалами и чувствами.

Теперь для него был только один праведник в мире — он сам. Злость давала силы бороться с горем, и всё бы было прекрасно, если бы не страх снова скатиться в ту пучину скорби, из которой ему с таким трудом удалось выбраться. Но едва страх этот вползал в сердце, как Готфрид отгонял его знатным глотком пива.

Ближе к полудню, когда он уже спал с открытыми глазами, его голова скорее по привычке, чем из необходимости переваривала события последних дней. Сейчас расставание с Эрикой не казалось чем-то вроде состязания: кто быстрее найдёт себе другую любовь, кто быстрее забудет старую… Она опережала Готфрида по всем пунктам. И хотя от этого ему становилось горько, он одновременно хотел и наверстать упущенное, и выйти из этой бессмысленной гонки. «Ну что же, — подумал он, — а ведь я могу обогнать тебя, проклятая дрянь. Я могу быть счастливее, ведь ты скоро наскучишь Дитриху, а я вот прямо сейчас могу найти себе женщину, которая будет любить меня всю жизнь, не оглядываясь на моё положение в обществе или заработок. Вот как раз идёт подходящая кандидатура».

И действительно, между столами, невдалеке от него, плыла девушка божественной красоты. Красоты, которую ей, несомненно, придавало и опьянение Готфрида. Она была одета в небогатое платье простой, не имеющей проблем с деньгами, горожанки.

На секунду охотник на ведьм залюбовался ею, но лишь на секунду. Он тут же достал гребень, выронил его, махнул на него рукой, вскочил, оправил волосы, и, натыкаясь на столы, пошёл к божественному видению на заплетающихся ногах.

— Фройляйн, прелестная фройляйн! Разрешите мне сопроводить вас до дома и обогреть…