Юрий Чучмай - Ведьмы танцуют в огне

— Да кто она такая? Почему вы за ней так бегаете? — не выдержал Готфрид и стукнул кулаком по столу.

Хэлена подняла на него испуганные глаза, подождала, пока успокоится, и произнесла:

— Тебе может показаться невероятным, что я тебе сейчас скажу, но выслушай меня до конца, а потом сам думай, верить тебе в это или нет.

Эрика — дочь нашей верховной жрицы, которую мы зовём Матерью.

По лицу Готфрида трудно было что-либо понять — оно как было мрачным, так и осталось. Щёки его ввалились от бессонницы, а вокруг глаз залегли тени, отчего взгляд казался хищным и озлобленным. Хотя, таким он и был.

— Она была ведьмой, наследницей ковена… — продолжала Хэлена.

— Тогда почему она не околдовала меня? Не пыталась бежать? — перебил Готфрид.

— Почему ты думаешь, что не околдовала? — желчно спросила ведьма. — А бежать она не пыталась, потому что знала, что её ждало.

— Её хотели принести в жертву?

— Д-да, — после паузы кивнула Хэлена, — её хотели отдать в жертву Рогатому. Чтобы заключить какой-то договор с ним — я точно не знаю.

— То есть вы с помощью неё хотели заключить договор с дьяволом?

— Ну, да. Она ведь была девственницей, готовилась к свадьбе…

— К свадьбе? — в груди у Готфрида вновь вспыхнуло болезненное пламя. — С кем?

— Я не знаю, — покачала головой ведьма. — Готовилась к свадьбе, но тут…

— Подожди, как могла мать принести в жертву собственное дитя?

Хэлена замолкла, а потом ответила:

— Я имела в виду принести в жертву не саму её, а её девственность, как символ молодости и чистоты. Поэтому она не вернулась к нам — не хотела быть чьей-то вещью, несмотря на то, что её удостоили столь великой чести.

— А кем был её жених?

— Я не знаю. Это известно только Матери. Мы многое скрываем друг от друга — чтобы на пытке не выдать друзей. Мне очень жаль, но она не любила тебя. Ей просто нужно было укрытие…

— Мне наплевать, — ответил Готфрид холодно. Ему стало только горше. Это означало, что его обманывали с самого начала, а он верил. Хотя… кажется, он догадался, кто был её женихом.

А ведь тогда, на дознании Эрики, доктор Фазольт был прав. Был прав во всём, как будто сам был тому свидетелем. Готфрид вдруг увидел всё кристально чисто: Эрика ничего ему не говорила, потому что боялась инквизиции. Её рассказ, шитый белыми нитками, он никогда не воспринимал всерьёз. Сейчас это было ясно. Он просто закрывался им, как хлипким щитом, от того, что подозревал. Эрика была ведьмой. А всё, что у них было — просто мираж. Картина художника, которая прекрасна с одной стороны, но сзади всегда есть грубый, грязный холст, на который и нанесены краски.

Кругом обман. Эрика была намазана мазью в день шабаша, как делают все ведьмы перед своими гуляньями. Как он мог не обратить на это внимания? А те травы под кроватью? Всё же было ясно как день. Воистину, любовь ослепляет. А Дитрих? Как он ловко придумал отпустить Хэлену, чтобы проследить за ней. Небось был уверен, что она сбежит и предупредит ковен. Никому нельзя верить.

Ему вдруг очень захотелось выпить. Отметить конец всего этого дерьма, а потом подумать, что делать дальше. Может быть, вернуться к Фёрнеру. Может быть, уехать подальше. Можно отправиться на север, там теперь нужны солдаты.

— Забирай свою маску и проваливай, — сухо сказал он.

— Спасибо, что приказал отпустить меня тогда, у Верхней церкви, — тихо сказала Хэлена.

— Скажи спасибо Дитриху, — оборвал её Готфрид.

Хэлена ушла в недоумении, а он понял, что без пива не переживёт эту ночь. И решил наведаться в «Синий Лев», чтобы взять маленький бочонок, для размышлений.

Как же всё-таки слаб человек, пытающийся избавиться от чувств и страхов при помощи зелья. Пусть это зелье разрешено Церковью, пусть в нём нет ни капли магии, но оно, подобно любому колдовскому снадобью, склоняет душу человека во тьму, к дьяволу. И человек из доброго и порядочного семьянина вдруг превращается в лютого зверя, которого былые, загнанные в глубины души, страхи бьют огненными бичами, распаляя ярость и давая иллюзию силы. Тут-то и становится виден он во всей красе: тихоня начинает громко кричать, холодный и чёрствый человек плачет, как ребёнок, а трус лезет в драку. И чем больше пытается несчастный отравою заглушить свою истинную природу, тем прочнее она укореняется, разваливая по кусочкам и без того хлипкую душу. Хлипкую потому, что ослабела она, бедная, и обрюзгла, с тоской глядя на серые будни и не имея цели, к которой могла бы стремиться. Вот от духовного безделья-то и плодится пьянство и разбой на улицах, а также страх и слабость внутри людей. И если трудишься ты лишь для того, чтобы забыться вечером в кабаке, значит труд твой вреден телу твоему и душе. И потому они тебя скоро покинут.

За полдороги до «Синего Льва» начался промозглый осенний дождь. Готфрид посильнее запахнул куртку и прибавил шагу. Странным образом ненастье придало силы его злобе. Ну и пусть Дитрих сейчас валяет Эрику! Пусть хоть весь мир рухнет, что мне до этого? Я собираюсь жить весело и счастливо!

С этими мыслями он поднялся на крыльцо пивной и вошёл внутрь. Как тут было тепло и уютно после грязных, неприветливых улиц! Готфрид снял шляпу и куртку и пошёл к своему излюбленному месту в углу, небрежно распихивая лавки и стулья, встречавшиеся на пути. Однако место было занято двумя подвыпившими толстяками, которые неразборчиво убеждали друг друга в чём-то. Тогда Готфрид развернулся и начал искать глазами свободное место. И тут взгляд его наткнулся на фигуру старого друга. Дитрих сидел один, сгорбившись и мрачно глядя в зайдлу.

Готфрид молча сел напротив. Высказать бы ему сейчас всё! Или лучше сделать вид, что ничего не произошло? Наплевать мне на эту вертихвостку, пусть ей пользуется кто хочет. Однако же с Дитрихом никакой дружбы больше! Хватит за собой его таскать, словно я ему должен по гроб. Наплевать. Пусть с девкой этой будет, а я уж один проживу, без друзей-предателей.

Дитрих наконец поднял голову, чтобы посмотреть, кто же к нему подсел. И тут же в глазах его появилась растерянность.

— Здравствуй, — мрачно и холодно произнёс Готфрид.

— Здравствуй, здравствуй, Гога, — поспешно закивал он, сдвигая снедь на столе к краям, словно она могла помешать разговору. — Как твои дела? Давно ли вернулся?

— Пару дней назад. И уже успел заметить, что вы без меня натворили, — странно, а вроде сказать хотел совсем не то. Слова сами полезли из уст Готфрида. Холодные, мрачные и тяжёлые. — Теперь-то мне всё известно…

— Да ты прости Гога, — Дитрих казался спокойным и расслабленным, однако именно это нарочитое, наигранное спокойствие выдавало в нём сильнейшее внутреннее напряжение. — Я же и сам понимаю, как поступил…