Сергей Владич - Слуги дьявола

Помни, брат мой Герман, что дьявол-искуситель и грешные наклонности скрываются внутри нас самих, и порою нестерпимо кажется, что власть нечистого сильна и неприступна. Но ведь Иисус имел ту же человеческую природу, что и мы, и Он одолел все искушения — значит, и мы имеем надежду устоять и спастись, и надежда эта дарована нам Им самим… Верою и молитвою спасешься.

Покойный ныне брат Кристофер будто предвидел, что настанет день, когда Герман тоже подвергнется искушению. Это случилось во время их новой встречи с Софи — именно так звали женщину, которую Герман спас в лесу. Он вновь увидел ее через несколько дней, когда посетившие монастырь паломники сказали ему, что женщина поправилась и просит о встрече с ним. Герман согласился не сразу. Он стеснялся своего изуродованного тела и совершенно не знал, как нужно вести себя с женщинами. Герман осознавал, что при свете дня никакая из них не может счесть его достойным внимания. И хотя такие мысли могли бы показаться странными для монаха, не стоит забывать, что Герман был молод и девственен и ему подобные размышления были простительны.

Под вечер он все же решился навестить ее в деревне, а увидев, не поверил своим глазам. Софи набралась сил, смыла кровь с лица и платья, расчесала волосы и стала еще прекраснее, чем прежде.

— Ты просила, чтобы я пришел, — сказал ей Герман, войдя в хижину и смиренно опустив глаза. — Вот он я. Что может сделать для тебя скромный слуга Господень?

Он не подавал виду, что пребывает в смятении, но на самом деле его сердце бешено колотилось. Герман с трудом понимал, что с ним происходит. Софи подошла к нему, взяла его руку в свои и поднесла к губам.

— Я обязана тебе жизнью, — тихо произнесла она бархатистым голосом. Софи говорила, путая французские и латинские слова. — И хотела с тобой увидеться, чтобы отблагодарить за доброту… Это не ты, а я хочу что-то сделать для своего ангела-спасителя. И хотя это был не мой выбор — я лучше предпочла бы смерть, чем принять жизнь из рук католика, — я тебе очень признательна. Ты, очевидно, хороший человек.

Герман попытался выдернуть руку.

— Что ты такое говоришь? — испуганно воскликнул он и огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что они одни. — Чем не угодила тебе католическая церковь? Ты еретичка??? Не кощунствуй, неровен час услышит кто, тебя просто сожгут!

— Не прячь глаза, посмотри на меня, — ответила на это Софи. Их взгляды встретились. — У тебя замечательные, добрые глаза… Но в них грусть… Постой, ты ведь не всегда был горбуном, так? Присядь, расскажи мне о себе, прошу тебя, — ласково добавила она. Но Герман решительно отстранился.

— На все воля Божья, — сказал он, — я не хочу об этом говорить.

— Хорошо, — Софи погладила его руку, — быть может, позже… Тогда позволь, я расскажу тебе, кто я и откуда, а ты — спаситель и отныне покровитель мой — потом решишь, жить мне или умереть от рук палача. Прошу тебя, выслушай.

Герман повиновался.

— Я из города Безье, что в Лангедоке… — начала было она, но тут же остановилась, так как при этих словах Герман вскочил и в ужасе забился в угол хижины. Кровь отхлынула от его лица. Он стал белее снега.

— Что? Что ты сказала? — прошептал он. — Так ты — из еретиков-альбигойцев?

В те годы каждый католик знал, что Папа объявил крестовый поход против еретиков-альбигойцев и послал огромную армию в Лангедок на искоренение катарской ереси. Иметь с ними дело или предоставлять убежище еретикам считалось страшным грехом.

— Прошу тебя. — Софи снова приблизилась к нему, взяла его руку и прижала к своей груди. Грудь была мягкой и упругой одновременно, а прикосновение — просто волшебным… Герман вдруг ощутил внутри себя какое-то новое необыкновенное чувство, мгновенно, как бы ниоткуда возникшую силу, волнующее и приятное возбуждение.

— Выслушай меня, умоляю, — попросила Софи, — только выслушай.

На ее глазах выступили слезы.

Теперь Герман не стал вырывать руку. Он был чрезвычайно взволнован и потому просто опустился на пол хижины и приготовился слушать.

— Я принадлежу одной из самых благородных семей Лангедока, — Софи продолжила свой рассказ тихим убаюкивающим голосом. Она будто рассказывала детскую сказку. — Мы, альбигойцы, верим в чистоту духа, созданного добрым Богом Нового Завета, и порочность Тьмы, созданной злым Богом Ветхого Завета. Ибо есть два бога — Добра и Зла. Я знаю, что ты веришь в единого Бога. Но предположи, к примеру, что твой «единый» Бог благ, справедлив, свят, мудр, праведен, всемогущ и знает все сущее еще до того, как оно свершится. И, конечно, это Он создал ангелов, которых Сам избрал от начала, без какого-либо внешнего принуждения от кого-либо. Ибо никто ни к чему принудить Его не может. И предположи после этого, что он знал судьбу всех Его ангелов до того, как они возникли, поскольку в Провидении Его уже наличествуют все события в будущем. Он знает и причины, по которым часть тех ангелов должна будет оставаться в течение всего времени демонами. Тогда, без сомнений, неизбежно следует, что те ангелы никогда не могли бы оставаться добрыми, святыми или покорными своему Господу, в чьей только власти все вещи происходят от вечности, кроме той меры, которую сам Бог знает от начала. Если Бог ведал все вещи от начала и знал, что Его ангелы станут в будущем демонами, ибо все причины, которые сделают в будущем тех ангелов демонами, возникают всецело внутри Его Провидения и не угодно Богу делать их иными, чем такие, какими он их создал, то по необходимости следует, что вышеназванные ангелы не могли никаким образом уклониться от того, чтобы стать демонами. И это в особенности истинно, поскольку невозможно, чтобы нечто из того, что Бог знает, как долженствующее произойти, каким-либо образом изменяется так, что этого в будущем не случается, — главным образом в Нем, который от начала знает все будущее полностью… И, таким образом, выходит, что тот Бог, о котором вы говорите, что он благ, свят, правосуден, мудр и праведен, который превыше любых слов, и был той самой причиной и породителем зла, и это зло, несомненно, следует отвергать. А если это не так, то мы вынуждены признать существование двух начал. Одно — Благо. Другое — Зло, исток и причина несовершенства ангелов и также всего земного зла…

— Замолчи… — простонал Герман. Ему следовало бы оттолкнуть Софи и убежать, но это было выше его сил. — Я — простой монах и не понимаю твоих слов, я не хочу их понимать! Гореть мне вместе с тобой в аду, еретичка…

Он закрыл уши двумя руками и сжался в комок, будто стараясь избежать проникновения еретических измышлений внутрь себя, своего тела и духа. Софи пододвинулась к нему и попыталась обнять, чтобы успокоить. Герман пробовал вырываться, но запах женщины в такой непосредственной близости, который он почувствовал впервые, пьянил его больше, чем монастырское вино, и ему, очевидно недолюбленному матерью, вдруг страстно захотелось к ней прижаться…