Александр Дюма - Тысяча и один призрак

Ваш Александр Дюма.

Первого сентября 1831 года мой старинный приятель, начальник бюро королевского имущества, пригласил меня в Фонтене для открытия совместно с его сыном сезона охоты. В то время я очень любил это занятие и, как страстный охотник, придавал большое значение тому, в какой местности каждый год начинал я охоту. Обыкновенно мы отправлялись к одному фермеру, или, вернее, другу моего шурина, у него я впервые убил зайца и посвятил себя науке Нимврода и Эльзеара Блэза. Ферма находилась между лесами Компьеня и Вилле-Котре, в полумиле от прелестной деревушки Мориенваль и в миле от величественных развалин Пьерфона.

Две или три тысячи десятин земли, принадлежащих фермеру, представляют обширную равнину, окруженную лесом, в середине расстилается красивая долина, и среди зеленых лугов и листвы разнообразных деревьев виднеются дома, наполовину скрытые кронами, от их труб поднимаются синеватые клубы дыма. Сначала дым стекается к подножию гор, а затем вертикально поднимается к небу и, достигнув верхних слоев воздуха, расходится по направлению ветра наподобие верхушки пальмы. Дичь из обоих лесов опускается, как на нейтральную территорию, в эту равнину и на склоны долины.

В равнине Бассдар водится всякая дичь: по лесным опушкам — козы и фазаны, зайцы — на полянах, кролики — в расселинах, куропатки — около фермы. Господин Моке (так звали нашего друга) нас ждал, мы охотились весь день и на другой день в два часа возвращались в Париж, четверо-пятеро охотников убивали до ста пятидесяти голов дичи, и наш хозяин ни за что не хотел брать ничего из нашей добычи.

В этом году я изменил господину Моке — я уступил просьбам моего старого сослуживца, я соблазнился пейзажем, присланным его сыном, выдающимся учеником школы живописи в Риме. Пейзаж представлял равнину Фонтене, засеянную хлебом, где в изобилии водились зайцы, и люцерной, где гнездились куропатки.

Я никогда не был в Фонтене, никто не знает окрестности Парижа так мало, как я. Я не выезжал ближе пятисот-шестисот миль от Парижа. Всякая перемена места представляла для меня интерес. В шесть часов вечера я, уезжая в Фонтене, высунул голову в окно; по своему обыкновению, я проехал заставу Анфер, оставил слева улицу Томб-Иссуар и въехал на Орлеанскую дорогу. Известно, что Иссуар — имя известного разбойника, который во времена Юлиана брал выкуп с путешественников, отправлявшихся в Лутецию. Его, кажется, повесили, а потом похоронили в том месте, которое теперь называется его именем.

Равнина, простирающаяся вокруг небольшого городка Монруж, выглядит очень странно. Среди обработанных полей, среди грядок моркови и свеклы возвышаются каменоломни по добыче белого камня, а над ними — зубчатое колесо, напоминающее остов потухшего фейерверка. По окружности колеса располагаются деревянные перекладины, на которые человек наступает попеременно. Это — работа белки, рабочий, видно, прилагает большие усилия, но в действительности с места не трогается, на вал колеса намотан канат, и этим движением он наматывается на вал и вытаскивает на поверхность каменную глыбу, высеченную в каменоломне и медленно появляющуюся на свет.

Крюком камень вытаскивают из каменоломни и затем его перекатывают в назначенное место. Канат опускается вглубь и снова тащит камень и дает передышку этому современному Иксиону [1] Иксион (Ixion) — царь лапифов, допущенный к пиру богов; воспылал любовью к Гере и за это в наказание был прикован Зевсом в преисподней медными цепями к огненному колесу, вечно вертящемуся с неимоверной быстротой. . Затем его оповещают, что новый камень ждет его усилий, чтобы покинуть родную каменоломню, и вновь начинается та же работа, которая возобновляется с завидным постоянством. К вечеру человек проходит десять миль, не сходя с места; если бы при каждом шаге, который он совершает, наступая на перекладину, он поднимался вверх, то через двадцать три года он достиг бы Луны.

Особенно вечером, — именно в это время я как раз проезжал по равнине, отделяющей малый Монруж от большого, — пейзаж с этими бесконечными двигающимися колесами, озаренный багряным закатом, кажется фантастическим. Он очень напоминает гравюру Гойи, где в полумраке люди вырывают зубы у повешенных. В семь часов колеса останавливаются: день кончен.

Эти каменоломни протяженностью в пятьдесят-шестьдесят футов и в шесть-восемь футов глубиной — это будущий Париж, который выкапывают из земли. Каменоломни эти расширяются и увеличиваются изо дня в день. Это как бы продолжение катакомб, из которых вырос старый Париж. Это — предместья подземного города, они все более и более распространяются по округе. Когда вы бродите по равнине Монруж, вы идете над пропастями. Местами образуется провал, миниатюрная долина, складка почвы. Это плохая каменоломня под вами: треснул ее гипсовый свод, образовалась трещина, вода через нее протекла в пещеру, вода просочилась в почву, произошло смещение почвы, это вызвало оползни.

Если вы не знаете, что этот красивый зеленый пласт земли ни на чем не держится, и если вы ступите на это место, то рискуете провалиться, как проваливались в Монтанвере между двумя ледяными горами. Обитатели подземных галерей отличаются особым образом жизни, характером и внешностью. Они живут в потемках, у них инстинкты ночных животных, они молчаливы и жестоки. Часто происходят несчастные случаи: то спица обломится, то канат оборвется, то задавят человека. На поверхности земли считают это несчастным случаем — на глубине в тридцать футов знают, что это преступление. Если вдруг происходит восстание, то люди, о которых мы говорим, почти всегда принимают в нем участие.

Как только у заставы Анфер разносится: «Вот идут каменотесы из Монружа!» — жители соседних улиц, качая головами, запирают двери своих домов. Вот на что я смотрел, вот что я видел в сентябрьских сумерках, в тот час, когда день уже кончился, а ночь еще не наступила. Но вот стемнело, я откинулся на спинку сиденья в экипаже, и было очевидно, что никто из моих спутников не заметил того, что разглядел я. И так во всем: многие смотрят, но мало кто видит.

Мы приехали в Фонтене в половине девятого. Нас ждал прекрасный ужин, после ужина была прогулка по саду. Сорренто — апельсиновые заросли, Фонтене — розарий. В каждом дворе по стенам домов вьются розы, внизу кусты защищены досками. Ветви достигают определенной высоты и выше расходятся гигантским веером, воздух полон благоухания, а когда поднимается ветер, падает дождь розовых лепестков, как падал в праздник, который устраивал сам Господь.

Оказавшись в конце сада, мы могли бы полюбоваться величественным пейзажем, если бы это было днем. Огоньки обозначали деревни Ссо, Банье, Шатильон и Монруж, вдали тянулась красноватая линия, откуда доносился неясный рокот, напоминавший дыхание Левиафана, — то было дыхание Парижа. Нас насильно отправили спать, словно детей, хотя мы с удовольствием дождались бы зари под звездным небом, вдыхая доносившиеся ароматы.