Яцек Дукай - Иные песни

— Это была случайность. Псы.

— Это всегда — случайность. Впрочем, тебе известна эта яростная боль после ее смерти, эта страшная ненависть, отчаяние, кое и есть ненависть. Известна-известна.

— Я не ненавижу людей.

— Это благородней, чем их презирать. Дисциплина и страх необходимы, и иерархия сильной власти, порядок подчинения, при котором никогда не наступит смешение слабых и сильных, господ и невольников, любви и послушания. Ты ведь знаешь.

— Един есть Чернокнижник.

— Можешь не верить, но эта морфа меня уже ожидала. В этой земле, в этих людях, в их истории, языках, религиях — ожидала меня, была предуготовленной, окончательной, целесообразной. Тут именно через нее проходит дорога к божественному совершенству. Вдовец привел к осуществлению потенциала более древнего, чем он сам, сумел верно прочесть керос. Смотри. Зимняя радуга.

— Это лунная ладья уничтожает твой бестиарий.

— Красиво. Века тому назад я носился с идеей жениться на Госпоже, но после представил, кто мог бы родиться из такого союза, — и остался со своей властью. Не знаю, кто произвел в мир Искривление, но это был не я. И что говорят кратистосы бывших ее земель о ее возвращении?

— Она не возвращается.

— Возвращается-возвращается. Слышал, что Навуходоносор должен избрать твою дочь, кормитель псов, воспитанницу Лакатойи. Возвращается. Погляди. Снова выну…

Их дыхание, трещащий под каблуками хрусталь, шелест быстрых движений — Аурелия поднимает взгляд.

Иероним Бербелек выдергивает кинжал с пламенно выгнутым клинком из груди кратисто — человека, который был кратистосом. Выдергивает, глядит на него с удивлением и втыкает снова — раз, два, три, четыре — кровавое пятно расплывается на белой рубахе мужчины. Иероним Бербелек на этот раз опускает кинжал, отступает на шаг. Левой рукой машинально проводит по идеально ровному материалу своего пальто.

Максим Рог неуверенно отступает, оскальзываясь на хрустале. Натыкается рукой на поставленное у окна кресло, садится — вернее, бессильно рушится в него. Рубаха его покраснела уже вся.

Иероним Бербелек стоит над ним с кинжалом у ноги, с волнистого острия падают карминовые капли: кап, кап, кап. Иероним Бербелек стоит и ждет, всматриваясь в медленно дышащего Рога.

Максим переводит взгляд на Аурелию.

— У меня пересохло в горле, — говорит он, указывая на столик рядом.

Аурелия откладывает кераунет, подходит к столу, подает Рогу кубок с вином. До конца жизни она будет думать, почему это сделала.

Максим принимает кубок, но уже не поднимает его к губам. Рука падает на подлокотник.

Он усмехается эстлосу Бербелеку.

Аурелия только после долгого мига понимает, что Рог мертв.

— Кириос… — начинает она, но стратегос не реагирует.

Аурелия возвращается за кераунетом. От рогов занялась одежда убитых, горит уже вся куча трупов, сладкая вонь отупляет разум. Внезапно она чувствует страшную усталость. На ней гаснет огонь, доспех замедляется.

От дверей она оглядывается еще раз. Начал падать снег, и первые белые снежинки опускаются на лицо, на руки, на окровавленную рубаху Рога. Теперь, после смерти, — насколько же маленьким, худым, скорченным кажется его тело, грязная Материя освободилась от оков Формы; в черных волосах виднелись многочисленные седые пряди, лицо покрывали тысячи морщинок, синие вены проступали под кожей.

Аурелия выходит из Рогового Зала. Собравшиеся гиппирои встают, замедляют доспехи, берут кераунеты на караул. В первый момент она ничего не поняла, пока не проследила за их взглядами. Иероним Бербелек тихо вышел следом за ней, все видят окровавленный кинжал в его руке, в блестящей перчатке из кожи василиска.

Аурелия ступает за стратегосом, когда он медленно движется разрушенными, горящими залами Арсенала. Сражение догорает, уже не слышно ударов скорпионова хвоста «Уркайи», от которых дрожала земля. Поскольку стратегос молчит, Гегемон Жарник сам рассылает отдельные триплеты с очередными заданиями.

Когда до них доносится крик с подворья кремля, они останавливаются, оборачиваются к галереям Старого Княжеского Дворца. Едва-едва отбило четверть десятого, а подступают сумерки. Это уже конец, так исполняется план стратегоса. С северо-запада на хмурое небо медленно надвигается черный круг Оронеи, гигантский диск воздушной страны Короля Бурь. Они смотрят, как загипнотизированные. Кажется, что Оронея движется чрезвычайно медленно, но на их глазах во тьму погружаются все новые кварталы, волна тьмы мчится по скованной льдом реке. Оронея продолжает опускаться, длинные, в несколько стадиев, завесы вихреростов уже почти касаются вершин минаретов и зиккуратов. Минута? Две? Четверть часа? Снежинки вьются в воздухе. Или это уже взаправду — сумерки?

На погруженную в серую тень Москву падают с неба углеродные легионы Хоррора, отряды бронзовых ангелов. Бьют колокола, в сотнях окон зажигается свет. Еще никто ничего не знает, но все чувствуют. На костистых башнях кремля развеваются флаги Острога. Максим Рог мертв, нет уже Чернокнижника — пустота вместо его Формы, пугающая свобода стискивает сердца.

Первыми отзываются московские псы: вой черной тоски плывет сквозь заснеженный город. Господин Бербелек на миг отрывает взгляд от очищаемого кинжала. Вой нарастает. Господин Бербелек полирует халдейское острие. Раз, два, раз, два, раз, два, три. Кто сумеет дать имя этой усмешке, дрожащей на губах господина Бербелека?

Туман вился вокруг экипажа. Господин Бербелек не глядел наружу, все равно увидал бы там лишь тени воденбургской архитектуры, да и те — быстро ускользающие назад, тени и свет: меж плоскостями камня раз за разом вспухали клочковатые ореолы пирокийных фонарей, тоже невидимых в тумане. Экипаж был высоким, массивным, влекла его четверка лошадей; с закрытыми дверьми и поднятой крышей, он слегка напоминал древнюю карету. На боках блестели эмблемы НИБ. Рядом с возницей в черном плаще сидел графитовый хоррорный; двое других, с трехствольными гердонками в руках, висели на запятках экипажа. Рассеченный туман снова сплетался позади них локонами, нитями и лентами — но уже куда упорядоченней, правильней и симметричней, укладываясь согласно узору улиц и площадей ночного Воденбурга, вдоль холодных стен и волглой мостовой; и оставался таким надолго.

Господин Бербелек — мощный мужчина в дорогом пальто, с загорелым лицом и темными глазами, прятавшимися под густыми бровями, — листал шелестящие газеты. Те были от тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого Октобриса 1198 года, для него специально, когда он пребывал за городом, оставляли прессу. В «Голосе Неургии» многословно писали о предложении, сделанном князю молодым кратистосом Эриком Гельветом: после отлета Короля Бурь, в результате смещения границ К’Азуры и Лео Виаль на юг, в керосе, окружающем Воденбург, возникла пустота, коей раньше или позже надлежало заполниться. Один из комментаторов даже размышлял, что приезд Иеронима Кратистобойца («самого известного на сегодня жителя княжеского города Воденбург») может оказаться как-то связан с этим. ИЕРОНИМ МЕДИАТОР. На следующей странице — график цен на еду. Голод на Востоке и все новые гражданские войны, вспыхивающие на руинах Уральской Империи, влияют на рынок даже здесь, на другом конце Европы. ГЕРДОН В ЛАБИРИНТЕ: Как нам передают наши корреспонденты из-за океаноса, король Густав, по поручению кратистоса Анаксегироса, послал на Луну посольство для установления дипломатических отношений с Лабиринтом. Кратиста Иллея ответила благосклонно; при дворе в Новом Риме ожидают посольства лунников. В «Наезднике Сумерек» — традиционная карикатура на канцлера Лёка. Стоит на портовых стенах Воденбурга и, заплаканный, машет на прощание кораблям под знаменами Четверомечия. И верно, новый порядок в Александрийской Африке привел к исходу из Неургии значительной части южных эмигрантов, а также к заметному снижению окупаемости торговли, до сих пор традиционно идущей через воденбургский порт. Следующая статья удачно подытоживала все это: ИОАНН ЧЕРНОБОРОДЫЙ ПОДПИСЫВАЕТ СИЦИЛИЙСКИЙ ДОГОВОР! НОВАЯ ОСЬ: РИМ — МАКЕДОНИЯ — ПЕРГАМ. Сняты Альпийские пошлины; этой зимой пергамент снова подешевеет.