Яцек Дукай - Иные песни

Аурелия не обращает на них внимания. Поворачивается и прыгает вглубь башни, это ее задание.

Третий этаж — двое людей. Убегают, она рубит их на бегу.

Второй этаж — никого.

Первый этаж — несколько чиновников. Она поджигает столы с ними вместе.

Партер — солдаты, отступающие сквозь отворенные главные ворота. Она позволяет им уйти. Потом запирает ворота и обваливает над ними часть потолка, намертво блокируя вход. Точно так же поступает и с задней дверью.

Она проверяет подвалы. Находит там спрятавшимися за обветшалыми стеллажами двух испуганных аристократок вместе с несколькими дулосами. После секунды раздумий она оставляет их в живых, завалив за собой подвальную лестницу.

Возвращается в Арсенал.

Гиппирои, похоже, захватили уже все верхние этажи, верхний переход перекрыт. Продолжается бой на партере, где враг контратаковал с помощью булашков в тяжелых доспехах и уральских боевых морфозоонов, спущенных с цепи. С ними двое аресов.

— Есть жертвы, — говорит риттер Жарник. — Доспех не держит залпы из картечниц, а еще следи за гноелазами, они плюют каким-то кислотным ядом.

Они выглядывают в окно из бархатного покоя на третьем этаже Арсенала. Из-за золотого купола Храма Землеяда бьет голубая вспышка, над кремлем проносится ритмичный гром, от которого звенят стекла. Стекло, через которое они смотрят, трескается после третьего грохота. Это «Уркайя» превращает в руины казармы булашков по ту сторону.

— Тимофей?

Омиксос указывает огоньком большого пальца вниз.

По скользким от крови ступеням, сквозь дым и темную пыль спускается стратегос Иероним Бербелек; сперва становятся видны кирпично-красные полы его гердонского пальто.

— И где этот Роговой Зал?

Риттер Жарник успокаивает вращение своего доспеха и склоняет голову перед стратегосом.

— Прошу за мной, эстлос.

На ходу Бербелек оправляет манжеты рукавов пальто и рубахи. Застегивает верхнюю пуговицу под шеей, стряхивает пепел с плеч. Теперь Форма будет важнее всего. Аурелия всматривается в него сквозь успокоившийся кругошлем. Эстлос перехватывает ее взгляд.

— Нужно было приказать Бабушкину отполировать мои югры, хоть для чего-то пригодился бы. — Бербелек посылает Аурелии кривую усмешку.

Аурелия усмешкой не отвечает.

— Не было предательства, — говорит она. — Ты болен ложью, кириос.

— И все же было. К счастью, предали не меня.

Они выходят в выложенный гиексовым паркетом зал, наполненный древними доспехами и знаменами. Паркет — чаще всего порублен и сломан, доспехи — разбиты, знамена — сгорели или продолжают гореть. Сквозь выбитые окна врывается холодный ветер.

В стенах зала — шесть дверей; все распахнуты либо вырваны из притолок за исключением средних северных — выполненных из бронзы и ликота, со сложным рельефом. Над ними висят рога безымянного какоморфа.

Перед дверьми, со вскинутыми к плечам кераунетами и в отвратительно воющих доспехах, стоят на страже четверо Наездников Огня.

— Двое вошли и до сих пор не вернулись, — говорит риттер Аблазос. — Он остался там, внутри, на вторые двери мы обвалили северные галереи, сбежать он не мог.

— Закрыто?

— Закрываются сами. Меканизмы, спрятанные в стене. Кириос?

— Только меня случайно не застрелите, — бросает стратегос, оглаживая фалды пальто. — Не удивляйтесь, если эти двое на вас выскочат: за это время, скорее всего, они успели искренне полюбить его. Аурелия, открывай.

— Пойду с тобой, кириос.

— Нет.

— Я поклялась. Один ты не войдешь.

Стратегос смотрит на нее некоторое время, сиречь — два удара невидимой «Уркайи», сыплется штукатурка, дрожат стены.

— Останешься у дверей. Не сдвинешься с места, даже если он мне сердце вырвет. Дай слово риттера.

— Кириос…

— Дай слово.

Аурелия сжимает челюсти, пламя выстреливает вокруг ее головы.

— Не могу. Не дам. Нет.

Стратегос кивает.

— Хорошо. Можешь войти.

Аурелия оттягивает молоточек кераунета, проверяет пирос на наковаленке. Дядюшка Жарник приподнимает на прощание ладонь. Аурелия шепчет молитву к Госпоже. Она стоит в огне, пирос загорается в ее венах.

Пинает бронзовые двери.

Входят.

Трупы. Западная стена увешана десятками самых разных экзотических рогов, на восточной стене — галерея хрустальных окон на панораму Москвы, обе стены длиной в несколько десятков пусов. Большинство рогов упали, лежат высокими кучами, перемешавшись с останками мужчин и женщин в длинных одеждах. Трупы, трупы. Хрусталь узорчатых окон покрывает наборный паркет на противоположной стороне зала, по хрусталю вышагивает высокий черноволо… — кириос, кириос, кириос — не смотри на кратистоса!

Аурелия вскидывает к плечу спиральный приклад кераунета и стреляет Чернокнижнику в висок. Сразу же опускает и принимается перезаряжать оружие.

Иероним Бербелек качает головой. Идет к тому. Заслоняет ей цель.

Несколько фраз, произнесенных голосом кратистоса на неизвестном Аурелии языке, — стратегос отвечает. Некоторое время они говорят по-московски. Аурелия всматривается в замок кераунета. Не разговаривай с ним! Убей его! Не разговаривай с ним! Это кратистос! Ударь с ходу! Не раздумывая! Не разговаривай с ним! Аурелия всматривается в замок кераунета. Куда подевались те двое гиппирои? Или Вдовец приказал им перерезать себе горло?

Даже не дав себе в этом отчета, она тем временем отступает под стену; рога над ней вспыхивают огнем. Не поднимает взгляд. Шаги, треск раздавливаемого хрусталя, шелест материи, спокойные голоса двух мужчин. Она стискивает зубы, слушает сквозь слаженное гудение пламени, сквозь рев разогнавшейся крови.

Те перешли на греческий:

— …но это ведь были твои псы, ты их кормил, твоя морфа.

— Да. Я тоже в последнее время думал над этим. Когда ты брал ее в жены — кратистос и смертная — не мог не знать.

— Ах, потому что ты не понимаешь одного: это и вправду была любовь. С ее стороны — это понятно; но и с моей тоже.

— Миранда Аюда Каржанка.

— Теперь лишь историки.

— Я много читал. Драмы, песни, поэзия — сказочки для народа. В самых старых источниках — не было никакого покушения.

— Более тысячи лет назад, да, более тысячи. С тем покушением, хм, — а как думаешь сам, кормитель псов?

— Не было никакого покушения.

— Не было покушения, но есть Вдовец. Чем сильнее я любил ее, тем меньше в Миранде оставалось от Миранды. Она уже не могла выдержать ни дня вдали от меня. А поскольку она не могла меня убить… Можно ли ненавидеть такую прекрасную крысу? Но можно ли любить такую прекрасную крысу? Как ты с этим справляешься, кормитель псов?

— Дева Вечерняя наверняка смогла бы меня убить.

— Ах, Шулима, она. Да. Тебе повезло. А твоя первая —