Яцек Дукай - Иные песни

Даже по глубокому снегу хватает с десяток минут, чтобы одолеть стадий. Вокруг Лестницы-в-Небо висели десятки лампионов. Но куда более яркое свечение било над и из-за Лестницы, где светло-небесным огнем горел длинный корпус лунной ладьи. Она называлась «Уркайа» — что на языке, о коем господин Бербелек не стал спрашивать, означало «Подзвездная». Ее выстроили в небесных верфях для плавания сквозь сферы Огня и эфира, а значит, эти элементы были основой ее конструкции. Пирос означал жар и сияние; эфир означал вечное движение по окружности. «Уркайа» непрестанно горела звездным огнем и обращалась вокруг себя самой.

Они входили в нее по растянутому над черной пропастью веревочном мосту; внутри ладьи было темнее, чем снаружи, они наконец-то смогли перестать щуриться. Последний взгляд через плечо, когда еще хлещет по лицу замороженным гидором: тропа огней и темная Оронея за завесой снега. Последний взгляд на «Уркайю», вращающуюся вокруг горизонтальной оси, вдоль которой они входят в пасть этого полупрозрачного скорпиона: огромные клешни начинают раскрываться в эфирные паруса, от пиросных бортов бухают клубы пара, красное свечение бежит вокруг змеиных колец «Подзвездной», спиральный хвост разгоняется в тысячу искусных ураниосовых вечномакин — расцветающая роза перпетуум мобиле. Горящий человек высовывается из неподвижной относительно оси вращения головы скорпиона и, окруженный облаком снежного пара, дует в черный рог, уууууууррммм! Время покидать Землю.

Господин Бербелек отвернулся от ночи и вошел в сияние.

3 Януариус 1194. Снова начинаю дневник. Наверняка я не владею пером с умением Элькинга, но не простил бы себе, когда б не записал. Величайший глупец, кто доверяет собственной памяти.

Мы как раз покинули сферу аэра, ладья вошла в домен пироса и эфира. У «Уркайи» два трюма: внутренний, геосный, где обитаем мы, и внешний, эфирный, что вращается вокруг внутреннего и сквозь который мы видим удаляющуюся поверхность Земли, уже освещенную, поскольку Солнце появилось над нашими головами — как, впрочем, и Луна, и именно ее мы и станем догонять. Три часа назад мы начали расправлять главные крылья и все еще продолжаем их расправлять.

Становится все жарче. Все сбрасываем одежду. Лунники ходят обнаженными, кожа их при прикосновении кажется болезненно горячей — как кожа Шулимы. Они используют странный греческий диалект; понятный, но раздражающий слух. Обитают в кабинах в эфирной голове «Уркайи». Я видел всего нескольких, но экипаж насчитывает как минимум три дюжины человек. Это огромная ладья. Я прошел самым нижним коридором ее внутреннего трюма, считая шаги: двести четырнадцать.

После ужина — когда Солнце обогнало Луну, выглядывая из-за нее огнистой дугою, — пришла черноволосая лунница в эфирных украшениях и сказала, что капитан хочет со мной встретиться, примет меня, когда пробьет полночь. Мне казалось, что полночь отбили незадолго до нашего отлета с Оронеи, но у них здесь — иная полночь и иной полдень, иные цыгане проектировали часы Луны.

Софистес Донт шепчет мне, чтобы я случайно не разозлил капитана (большинство пассажиров говорит шепотом, хотя никто их не подслушивает); что в их венах течет Огонь, и не много нужно, чтобы разжечь ярость лунников; чтобы я лишь смиренно поздоровался и больше не говорил ничего. Глупец. Я надел кируфу белого шелка, кинжал с мантикоровым клинком прячется в рукаве совершенно незаметно. Думаю: ярость. Ярость. Ярость!

— Оронейцы говорят, что тебя прислала Лакатойа.

— Кто?

— Дева Вечерняя. Дочь. Шулима.

Омиксос Жарник, гегемон «Уркайи», принимал господина Бербелека в гостях на полуночном завтраке в своей личной кабине в клюве, то есть в башке ладьи. Все четыре низших первоэлемента всегда устремлены к центру вселенной, к центру Земли, и, куда бы пассажиры или члены экипажа ни перемещались по ладье, Землю — черную или зеленую — непременно видели у себя под ногами, под прозрачной скорлупой из пемптон стойхейон. Эфирные же кабины в клюве, как и вся голова скорпиона, оставались неподвижны, что, казалось, противоречило самой природе ураниоса. Омиксос объяснил сей секрет звездной меканики господину Бербелеку не дожидаясь вопроса, заметив удивленный взгляд гостя и осторожность, с которой тот ступал по прозрачному полу. Искусство эфирной алкимии состоит как раз в этом: в укрощении вечного кругового бега архэ ураниоса. Этот бег невозможно сдержать, однако можно изменить его орбиту и направление — и именно таким мистериальным меканизмом, состоящим из миллионов круговых движений эфирных тел, и является «Подзвездная». Движение же головы ладьи — это Провегово «скрытое движение»: невидимое снаружи, видимое лишь относительно внутреннего наблюдателя; возможное благодаря тому, что голова эта укреплена на неподвижной оси «Уркайи». Господин Бербелек пробовал себе все это представить в подробностях, согласно словам гегемона, и через миг почувствовал, как едва проглоченное кушанье подступает к горлу.

Кушанье, поданное дулосами, по большей мере приготовили из ингредиентов, не происходящих с Земли, по крайней мере, были это вкусы и запахи совершенно господину Бербелеку чуждые. Жгли во рту живым огнем, приходилось часто и много запивать; он предпочел бы чистую воду, поскольку лунное вино тоже порядком обжигало глотку. И не в том дело, что пища эта была острой или горячей. Даже сладкие, холодные лунные фрукты (преморфированные яблоки, груши, апельсины, арфаги, сливы) тяжело воспринимались земным организмом.

Омиксос взламывал длинным ногтем большого пальца скорлупу каргатов — по вскрытии каргаты вспыхивали коротким пламенем — и проглатывал горящие фрукты целиком. Когда смеялся, а смеялся он громко и почти непрерывно, изо рта его, ноздрей и уголков глаз сыпались искры.

— Риттер пироса, гиппирес, Наездник Огня, — сказал он, когда господин Бербелек зашипел, отдергивая руку от обжигающего кожу приветственного пожатия. — Это мы пойдем в бой.

Это они пойдут в бой — в какой бой? Об этом Иероним, конечно, не мог спросить; Омиксос полагал, что господин Бербелек знает это и сам, а признаваться в своем невежестве было бы признаком слабости, актом бесспорного самоунижения.

По всей видимости, гиппирои были среди лунников кем-то вроде риттерской касты. Поскольку же на борту «Уркайи» находился лишь один Наездник Огня — собственно, ее капитан — господин Бербелек не мог понять, что в его морфе принадлежит морфе гиппирои, а что — исключительно морфе Омиксоса Жарника. Ростом гегемон был с господина Бербелека, под кожей, схожей с полированной желтой медью, скручивались узлы мышц, стекающие — будто на анатомической модели — с широких плеч по могучим рукам, торсу и плоскому животу на отменно рельефную мускулатуру бедер и голеней. Гиппирес был обнажен, совершенно безволос, на идеально круглом черепе отражался огонь Солнца, Земли и звезд, что прошивал эфирные стены головы «Подзвездной».