Яцек Дукай - Иные песни

7 Януариус 1194. Мы догнали Луну. Входим в ее сферу Воздуха. Солнце уже порядком обогнало Луну, сферы эфира горят красным, синим, белым. Живем здесь в коконе черного шелка, только внутри него и безопасно. Лунники ходят в омматорах из угольных кристаллов, выглядят так, точно в глазницы им вставили ограненные камни. Говорят, что — уже конец, что сегодня или завтра приземлимся. Мы начали убирать паруса, черная поверхность Луны под нами, вдруг именно она сделалась центром Вселенной, а не Земля над нашими головами, космос перевернулся, не понимаю этого, ведь не может существовать двух центров. Хвост скорпиона бьет как обезумевший, эфирная броня вьется в лунном аэре. Падаем во тьму.

Горит, горит, горит все: воздух, вода, земля, тело господина Бербелека. Даже когда он стоит, недвижим, под черным небом — зеленая Земля посредине монолитно темного небосклона одиноким источником света, ночь окутывает Луну, длинная, двухнедельная ночь, — даже тогда пирос, связанный здесь с каждой частицей материи, оживленной и неоживленной, вгрызается сквозь кируфу, сквозь кожу, до костей и сердца господина Бербелека. Каждый вдох щиплет горло и режет грудь, каждый раз сглатывая слюну — опаляешь себе гортань, при каждом шаге — жар земли под подошвами ног (лунники ходят босыми), каждое движение — движение сквозь ад.

Конечно же, нет огня, нет пепла, кируфа не дымится, кожа господина Бербелека лишь чуть покраснела, будто в болезненной горячке. Солнце еще не обогнало Луну настолько, чтобы показаться в небе над краешком Кратера Мидаса, — но насыщенность атмосферы Луны архэ пироса не зависит от времени суток или поры месяца.

Кратиста Иллея, хоть и провела здесь больше полутысячи лет, все еще не в силах привести это небесное тело к образу, наиболее сродственному ее природе — человеческой, земной, жизнедающей, упорядоченной. Субстанция ведь образуется исключительно из той Материи, которая доступна. Луна Госпожи Благословений рождается из Огня высшей сферы Земли, из чистого ураниоса и из низших первоэлементов, тщательно освобожденных от эфирных цефер, которыми те связаны во всех небесных телах. Эти поля, эти сады, парки, виноградники, на которые господин Бербелек нынче глядит с высоты жженника, все это возникло и выросло из первоэлементов, самопроизвольно очистившихся от ураниоса в короне Лунной Ведьмы. Именно так, в ритме столетий и тысячелетий, черная, мертвая Луна плывет к Форме рая, к золотой стране урожая и счастья, каковую Потнии не дано было некогда сотворить в Садаре.

Меж тем, однако, для господина Бербелека се — страна страданий. Он ходит медленно и говорит лишь шепотом, воздерживаясь от глубоких вдохов.

Жженник тянулся вдоль всего владения Омиксоса, до самого восточного склона кратера. Такие жилы ураниоса видны с Земли как светлые полосы на лике Луны, как места, сильнее прочих отражающие свет.

Несколько десятков лет назад поверхность этого жженника выгладили, и теперь он служил главной внутренней дорогой во владении (такие лунные латифундии именовали имопатрами). Вела она от заокраин династосовой рощи на юго-западе к Карусели на северо-востоке: шрам пуринического эфира, выступающего из лунной почвы, будто ее белая обнаженная кость длиной в сотни стадиев.

С хребта жженника, с высоты нескольких десятков пусов, открывался царский вид на возделанные поля гриза и на сады, где работали крестьяне и невольники Омиксоса. Кратер Мидаса был источником и одного из самых популярных сортов лунного вина — именно им Жарник угощал господина Бербелека на борту «Уркайи», вином мидасским.

В зеленом свете Земли весь пейзаж казался погруженным в подводную тень, будто имопатр Мидаса и вправду лежал на дне океаноса, чьи воды таинственной алкимической трансмутацией сделались пригодными к дыханию.

Аурелия Оскра, припустив по гребню жженника, обогнала Иеронима на добрый стадий; теперь возвращалась. Племянница Омиксоса Жарника, как и дядя, была урожденным гиппиресом, точеная мускулатура ее безволосого тела могла стать образцом для статуи Артемиды Охотницы. У гиппиреса, чем с большей стремительностью он движется, чем большая энергия приливает к данной части его тела, тем больше пироса выделяется на поверхности темной кожи. Бегущая трусцой Аурелия с каждым движением ног и рук выжигала в воздухе огненные полосы, негатив которых увечил зеницы Иеронима; вокруг предплечий, а ими девушка размахивала сильнее всего, на доли секунды взвихрялись гривы белого пламени. Даже когда она остановилась после бега, чуть задыхаясь, мелкие огоньки продолжали танцевать по ее груди, плечам, черепу.

— Уже недалеко, за пальмами.

Он не хотел объяснять ей, что с морфой истинной пальмы эти деревья, со стволами, будто скорлупа, и с горящими багрянцем листьями, роднит разве что название.

За пиросными пальмами от жженника отходил вниз отросток перламутрового эфира, а полстадием дальше открывалась площадка, заполненная кротовиноподобными конструкциями, башенками и лебедками; вокруг них крутилось с пару дюжин людей и вдвое больше — дулосов. Вращались на скошенных осях ураниосовые вечномакины — неутомимая череда коловоротов, спускающих вниз, в хорошо освещенные шурфы, сплетения толстых веревок и черных цепей. Именно в глубинах подобных лунных шахт добывали чистый пемптон стойхейон, не смешанный с архэ низших первоэлементов; позже его заполучали эфирные кузнецы, демиургосы ураниоса, и искривляли его эпициклы, меняя движение от привычного — по орбите вокруг Земли, как движется в своей эфирной природе остальная Луна, — на движение по новым орбитам: малым, в окружность пальца — ювелирам, для вихреперсний, — или размером с полстадия — для Карусели, — или с окружностью между этими крайностями, для промышленных перпетуум мобиле. Некогда Мидасова шахта ураниоса приносила больший доход и использовалась интенсивней; теперь же ее открывали и закрывали в зависимости от колебания цен на лунном рынке эфира.

Аурелия сбежала на площадку у главной башни над средним шурфом. Ее уже ждало несколько человек, они поклонились, дулос пал на колени. Прежде чем господин Бербелек до них добрался — сходя по жженнику ровным, спокойным шагом, который, маскируя страдание тела, накладывал одновременно форму некоего достоинства, — они успели доложиться Аурелии об инциденте и указать куда идти; она побежала, махнув Иерониму. Господин Бербелек на миг остановился в тени башни, в громыхании угловатой вечномакины. Снова склонили головы. Он обвел их равнодушным взглядом. Пали на колени, свободные и несвободные, все. Иероним миновал их в молчании. Вот уже какое-то время он не прятал лица под капюшоном, к нему возвращались противоположные рефлексы, анонимность — форма людей слабых.