Бернард Маламуд - Милость Господа Бога

Шимпанзе похлопал себя ладонью по рту. Коун понял и протянул ему стакан воды. Шимпанзе выпил с жадностью. Собрав капли со стенок стакана, он старательно облизал пальцы и вернул посудину Коуну. Он снова похлопал себя по рту, но Коун сказал, что даст ему воды позже, перед сном.

Они общались!

Сидя на табурете, Келвин Коун внимательно разглядывал обезьянку. Шимпанзе с опаской смотрел на него с полки. В его взгляде сквозил ум, человеческий, не звериный. Он слез с полки, на четырех, боком приковылял к Коуну и что-то по-своему залепетал.

Потом, взобравшись к Коуну на колени, он попытался через рубашку губами схватить его сосок. Коун растерялся и согнал обезьяну на пол.

— Веди себя как следует!

Шимпанзе почесал себе живот и недовольно заворчал, словно давно уже арендовал колени Коуна, аккуратно вносил квартирную плату и ничем не заслужил такого обращения.

Шимпанзе был еще совсем мальчишкой. Он перестал бояться человека, и его физиономия стала доброй и выразительной. У него были большие уши, плоский нос, глубоко посаженные черные глазки, и весил он фунтов семьдесят. Он опять прыгнул Коуну на колени, как к старому знакомому. Он пошарил у себя в густой коричневой шерсти, нашел что-то вкусное, съел, еще пошарил, нашел и предложил Коуну, который вежливо отказался.

Ему вдруг захотелось поделиться невеселыми мыслями, и Коун сказал мальчишке, что произошло нечто ужасное, что теперь они оба прикованы к искалеченному судну и неизвестно, что их ожидает впереди.

В ответ шимпанзе стал бить себя в грудь красной ладошкой. Что он хотел этим выразить? Протест? Отчаяние? То и другое? Что бы этот жест ни означал, он означал нечто, он имел значение, он был осмысленным. Человеку нравилась перспектива постепенного развития у животного этого качества.

«Ну, что бы ты мне сказал, если бы мог?»

У шимпанзе громко заурчало в животе. Он спрыгнул с колен, взял Коуна за руку и, переваливаясь как матрос, боком-боком повел его по коридору к носовой части корабля. Так они подошли к двери футах в тридцати от каюты Коуна.

У Коуна было чисто и убрано, а здесь царил полнейший беспорядок. Пол был усеян предметами мужской одежды. Там и сям валялись шелковые рубашки, полосатые жокейские шорты, длинные черные носки вперемешку с перепачканными листами каких-то рукописей, — скорее всего, наброски книги о растительности морского дна. Здесь же были размокшие записные книжки, поломанный микроскоп и множество ржавых инструментов. Книги разбухли от воды и тоже валялись на полу. Коун принялся машинально собирать их и складывать на полку. Шимпанзе не без удовольствия помогал человеку. Несколько книг было посвящено обезьянам, современным и доисторическим. Одна, принадлежавшая перу самого доктора Бюндера, представляла собой описание крупных обезьян. В остальных речь шла о палеоихтиологии.

Белые стены каюты были увешаны фотографиями в рамках. Одна из них изображала самого Бюндера. Круглое открытое лицо. На голове соломенная шляпа, а на коленях сидел в пеленках детеныш обезьяны, скорее всего тот самый паренек, который теперь стоял рядом с Коуном. На шее обезьянки висела серебряная цепочка с распятием. Интересно, что, по мнению доктора Бюндера, могло означать это сочетание обезьянки с распятым Христом? Он попытался пошарить у шимпанзе под повязкой, но тот оттолкнул его руку. Когда в детстве Коун заболевал ангиной, мать повязывала ему согревающий компресс.

Доктор Бюндер был не слишком общителен, и они редко разговаривали. Но однажды доктор несколько оттаял и заметил Коуну, что, в сущности, люди мало могут сказать друг другу. Сам он был учеником Конрада Лоренца и, прежде чем занялся доисторическими рыбами, увлекался изучением крупных обезьян. Он развелся с женой, потому что она родила ему трех дочерей и ни одного сына. «Она недостаточно заботилась обо мне». Он доказывал, что она тожебыла ответственна за пол их детей. Второй раз он не женился, потому что потерял всякое доверие к женщинам. Себя он считал натурфилософом.

Хоть и предупрежденный, что «людям нечего сказать другу другу», Коун все-таки рассказал, что был сыном раввина и сам учился на раввина, но, убедившись, что это не его призвание, предпочел заняться палеонтологией. Бюндер угостил его гаванской сигарой. Он выписывал сигары из Цюриха.

Почему во время бегства хозяин не взял обезьяну с собой? Скорее всего, когда заревела сирена, шимпанзе забился в дальний угол и его невозможно было отыскать. А может, доктор до смерти перепугался сам и забыл о своем воспитаннике.

«Одни теряют — другие находят», — заметил про себя Коун.

Возле койки доктора Бюндера стояла деревянная клетка сантиметров тридцать пять высотой. Внутри на маленьком восточной расцветки коврике — ржавые жестяные миски. Шимпанзе, видимо, желая показать, как ему хорошо там жилось, живо забрался в клетку, и замок на дверце автоматически защелкнулся. Тогда он растерянно посмотрел на Коуна, как будто устыдившись неловкости своего поступка, попытался открыть дверцу, не смог и стал яростно трясти деревянные стойки.

— Выпусти меня!

— Прежде чем что-то делать, хорошенько подумай, — посоветовал ему Коун.

Коун обшарил карманы брюк и курток Бюндера, но ключа не нашел. Тогда он жестами дал понять, что ничего не поделаешь — придется вышибить дверь силой.

Шимпанзе выпрямился и стал что-то изображать, переваливаясь с ноги на ногу. Коун покачал головой, показывая, что не понимает. Тот продолжал энергично жестикулировать: это мой дом, и я его люблю.

— Ну, как хочешь. Или я взломаю дверь, или ты останешься в клетке до конца своих дней.

Шимпанзе стукнул ногой по дверце, застонал и, подняв ногу, показал, где больно.

Впервые со Дня Великого Опустошения Коун от всего сердца расхохотался.

Шимпанзе быстро залепетал, как будто просил о чем-то, но Коун ударил по замку ботинком — и дверь распахнулась.

Шимпанзе выскочил, как угорелый, в бешенстве схватил Коуна за палец и больно укусил.

Коун вскрикнул, свободной рукой отвесил мальчишке пощечину, но тут же пожалел. Палец кровоточил, но он все-таки извинился.

Зверек обиженно отвернулся, а Коун добродушно похлопал его по заду, в ответ обезьяна показала, что хочет проделать с Коуном то же самое. Коун подставил ему правую ягодицу и получил мягкий дружеский шлепок. «Ишь ты, какой деликатный», — подумал Коун.

Разобрать записи, сделанные замысловатыми готическими каракулями Бюндера, было непросто, но Коуну удалось все-таки понять, что доктор обучал обезьяну азбуке глухих по системе Амеслана и что ученик уже немало преуспел. «Его успехи потрясающи. Он знает важнейшие знаки».