Игорь Азерин - WW III. Операция «Эпсилон»

Здесь никто не преграждал путь, отсеивая чужаков, но у входа в подвал образовалась настоящая давка. Чем меньше оставалось времени до удара, тем яростнее люди вжимались друг в друга и толкались. Разносилась ругань, истошные женские крики, плачь и визг детей, лай и скуление собак, которых хозяева несли или тащили за собой. Возникали потасовки. У соседнего дома происходило то же самое.

Тем не менее, за две минуты до удара, если верить оповещению, Ильяс и Артём были уже в убежище. Тут была страшная духота и вонь. Через весь подвал шёл коридор в виде низких проходов в стенах. Людская очередь шла по нему, расходясь вправо и влево. Напарники также пошли по коридору, пригибаясь под шпалерами электрокабелей, перешагивая через трубы и пороги. Большинство народа шло до конца подвала, пытаясь найти помещение посвободнее и попрохладней, но везде было душно и людно. Ильяс и Артём тоже дошли до конца своеобразного тоннеля, а упёршись в стену, стали проталкиваться обратно, теперь уже более внимательно приглядываясь к боковым помещениям и людям в них.

Скандалов здесь не было, многие говорили вполголоса. По-прежнему плакали дети, издавали нервные звуки животные, а с улицы доносился вой сирен. Раскрасневшиеся влажные лица, тревожные голоса, дети, прижимаемые к груди… взгляды, взгляды, взгляды… тревожные взгляды. Душное, тёмное, пыльное подземелье, смотрящее на тебя сотнями испуганных глаз.

Некоторые передавали шёпотом друг другу: «Осталась одна минута», потом: «Осталось меньше минуты». Когда осталось меньше минуты людские голоса совсем стихли. Только снаружи, у входа, раздался единый выдох-стон, сопровождающий последний натиск. После этого разнёсся женский крик:

– Боже мой, ребёнка моего раздавите! Ну вы, мужики! Или вы не мужики?!

В крике этом был надрыв, усилие – видимо, молодая женщина упиралась в стену, пытаясь оттеснить толпу. Послышался мужской голос:

– Да не давите, вы! Все зайдём! Осталось-то человек пятнадцать!

Ильяс и Артём были уже в десяти шагах от входа.

– Давай здесь, – сказал Рахматуллин, осознав бессмысленность поисков лучшего места, и свернул налево.

– Давай, – Артём последовал за ним. – Выбирать не из чего. Хорошо, хоть блох нет.

В помещении, в которое они шагнули, все места вдоль стен были заняты. А места представляли собой ветхие стулья, табуреты, скамьи и даже дощатые ящики и мебельные тумбочки. Эта же повидавшая виды жёсткая (в основном) мебель пересекала подвальную комнату тремя рядами. Впрочем, тут были два хотя и потёртых, но мягких кресла: на них расположилась молодая пара с двумя детьми и глазастой китайской собачкой. Собачка недовольно глядела на всех и время от времени лаяла, а хозяйка поглаживала шавку по голове и шептала: «Муся, успокойся. Ну, Мусечка, ну успокойся».

В подвале становилось всё тише, и вот уже стало слышно, как на улице диктор каждые десять секунд повторяет: «До удара осталось меньше минуты». Ещё было движение в коридоре, кто-то заглядывал в помещения, но уже послышался осипший голос:

– Всё, Михалыч, закрывай дверь! Кто опоздал, пусть в другое место идёт. Всё, нет уже никого. На вот, подопри этой трубой.

Послышался скрежет и стук.

В комнату вошло ещё человек пять.

– Садитесь, садитесь сюда, ребятки, – обратилась пожилая женщина к Ильясу и Артёму; она подвинулась и взяла на колени старую матерчатую сумку, лежавшую рядом с ней на стуле.

Парни поблагодарили женщину и сели: Ильяс – на стул, Артём – возле него на тумбочку.

– Это я принесла, – говорила дама, – два стула, тумбочку и пуфик. Ещё муж покойник на лоджию поставил, жалко было выбросить, а вот дожила я… сгодилось добро. Да уж лучше не понадобилось бы. Олег Иванович со своими ребятами сюда приволокли, я их попросила.

Она наклонила голову и сказала Ильясу:

– Ты смотри, поосторожнее, сынок. Там вон, моя Маруська… кошка… вон под стулом, под тобой. Поосторожней.

Рахматуллин посмотрел вниз. Светло-серая кошка, прижавшаяся всем телом к полу, подняла на него испуганную мордочку.

– Напугана она. На руках не сидит – вниз спрыгивает, прячется.

– Я не видел, извините.

Отсчёта больше не было, сирены выли безостановочно. В подвальных помещениях воцарилось безмолвие и ощутимое напряжение. Вот-вот будет взрыв. Может быть, очень далеко, километрах в двадцати или в пятидесяти, а может взрыв уже произошёл, только не донеслись сюда его характерные эффекты. Но обязательно сокрушится и эта тишина, и весь мир. Только плач нескольких младенцев и жалостное хриплое мяуканье кошки…

Вот! Секунду нарастал гул… Нарастал секунду гул и…

Содрогновение! Под кем-то подломился деревянный ящик, загудели трубы, качнулись кабели и тусклые лампочки под потолком. Раздались испуганные крики.

Гул быстро укатился куда-то вдаль. Через три-четыре секунды стало тихо. Смолкли на улице сирены оповещения. Затем лампочки вдруг стали гореть ярче, заморгали… и погасли. Пыльная душная темнота воцарилась в убежище.

Спустя несколько секунд гул снова подкатил… Словно оживший колосс запустил гранитный шар по оргалитовой дорожке. Содрогновение… Шеренга кеглей разбита. Шар сбегает во мрак. Гул уносится…

Не успели люди сделать и трёх вдохов, как очередная судорога почвы и воздушного мрака заставила сжаться человеческую массу.

Если бы Ильяс осознавал сейчас происходящее, и если бы темнота была не такой густой, то он увидел бы, что большинство людей вокруг него зажмурились, прикрылись руками и как бы отворачивались от чего-то – так делает человек, не привыкший к громких звукам, перед выстрелом оружия или хлопушки, – но Ильяс не замечал этих деталей, поглощённый ожиданием неизвестности. Он не знал, что будет происходить дальше, но люди вокруг уже пережили первую атаку, и они знали, что это прокатились всего лишь сейсмические отголоски далёких взрывов, совершенно безобидные, но предвещавшие приход гораздо более страшного и опасного явления – ударной воздушной волны. И ударную волну люди будут пропускать через себя с открытыми от ужаса глазами.

И вот по прошествии ещё примерно дюжины секунд раздался оглушающий грохот. Грохот, от которого качнуло здание и словно сдвинуло воздух в помещениях подвала. Задрожал пол и стены, загудели трубы металлическим тембром, раздался скрежет, треск, звон, хруст. С одной стороны здания из нескольких вентиляционных отверстий вылетели матерчатые затычки, вставленные перед атакой. Звук сдавливал черепную коробку и вызывал острую головную боль. Он гасил у людей сознание.

Мощный громоподобный рокочущий звуковой вал, проносясь по обезлюдевшей земле, заставлял вибрировать всякий предмет, способный издавать долгий звук. Вал выдавливал стёкла в окнах домов и в вагонах новосибирского городского трамвая; разносил вдребезги огромные витрины офисных зданий, магазинов, ресторанов; гнул и качал уличные фонари и мачты антенн сотовой связи; крошил стёкла автомобилей, в которых была хотя бы одна трещина; изменял цвет неба и утюжил облака. Проносясь по скверам и паркам, он раздевал деревья и кусты – невиданное и впечатляющее зрелище: тысячи деревьев вздрагивали… и мириады листьев одновременно срывались с веток, и летели под углом к земле!