Мария Вой - Дети Аллурии. Штурм

Очнувшийся Гроулис кинулся к Грифу, отчаянно крича, с голыми руками. Кончик меча Грифа переметнулся от Стормары и уткнулся Гроулису в кадык, заставив его застыть на полушаге.

– Я снесу ему голову, если вы сейчас же не прекратите, – прошипел Гриф.

Стормара рассмеялся. С ее места Тавни было видно, как двумя пальцами он незаметно для Грифа вытянул из сапога остро отточенный нож. Странное свечение покинуло его – и, хоть он смеялся, он снова казался старым…

– Да не убьешь ты его, – сказал сквозь смех Стормара. – Не сможешь. И тебе это не нужно. Ты не за нашей смертью сюда пришел, верно?

– Да, но мальчишку все равно убью, если не угомонитесь, – не стал лукавить Гриф. Кончик его меча еще сильнее нажал на горло Гроулиса – выступила первая капля крови. – Смотри на горизонт, Стормара. Видишь там мерцающий огонек? Если глаза тебя подводят, то знай, что это мой корабль, и скоро он будет здесь.

– И что же? Столько лет прошло, а ты по-прежнему лебезишь перед Ареатой?

– Политика меня не интересует. Я никогда перед ней не лебезил и сейчас не стану. Пусть с королевой якшаются твои отщепенцы – у меня союзники получше. Пойдем со мной. Я расскажу тебе все. Я не хочу глупой бойни. Ты нужен мне, и я нужен вам, я и мои помощники. Мы с Урхасом все равно одолеем вас, ты и сам это знаешь. Ты стар, ты слаб. Незачем…

Урхас спрыгнул с Ивы, и та поднялась на ноги, схватила Гроулиса, оттащила его к Тавни, на край скалы, и встала между ними и Грифом. Мирч подбежал к Стормаре и встал между ним и Грифом, но тот грубо отпихнул его.

– Если тебе и твоим друзьям, как ты их называешь, нужны все трое, почему ты искушал только Тавни? – спросил Стормара. В складках его широких шаровар рука удобнее перехватывала рукоять ножа.

– Я знал, что вы с Гроулисом так или иначе броситесь ее спасать, и в таком случае мне было бы легче схватить вас. Собственно, так все и вышло, – заметил Гриф. – Иначе ты бы не согласился, даже если бы весь город пошел на тебя войной. Как он сейчас и идет, чтобы передать тебя королеве или убить… Но мне ты нужен живым, Стормара. Потрепанным, если захочешь еще со мной подраться, но живым…

– Какой же ты глупый, сынок…

Стормара встал, кутая окровавленную руку с ножом в широкий рукав своего кафтана. Он медленно обвел взглядом Грифа с его искаженным бледным в свете луны лицом, Иву, Тавни с Гроулисом и Мирча, застывших в ожидании, словно каменные изваяния. Взгляд его был ясен; когда Тавни поймала его, то снова узнала того Стормару, который смеялся от радости, освободив Духа Острова. В серо-голубых выцветших глазах не было ни злости, ни обид, ни страха – а к ней, кажется, даже была обращена какая-то удивительная нежность…

Стормара снова глубоко заглянул в лицо Грифу, странно невесело хихикнул и произнес:

– Быть посему.

И, вскинув руку, вонзил нож в свою грудь по самую рукоять.

Все происходило так быстро, что понимание не успело за картинами, сменявшимися перед глазами Тавни, а чувства застряли в горле, как тяжелый ком. Крики Гроулиса и Грифа и лай пса слились в один протяжный вой. Ива, схватив кинувшегося к Стормаре Гроулиса, швырнула его со скалы прямо в море. Стормара с тихим хрипом медленно оседал на землю; из его рта лилась темная кровь. Когда он завалился на спину, Гриф, обезумевший и дрожащий всем телом, припал к нему, пытаясь вынуть нож и зажать другой рукой хлещущую из груди кровь. Его ладони словно светились в тусклом свете луны, подсвеченные какой-то неясной силой, и он быстро и неразборчиво шептал что-то себе под нос.

– Не смей! Не трогай его, не смей! – завизжала Тавни, сбрасывая с себя оцепенение. Глаза ее застлал густой туман, она видела лишь силуэты лежащего на голых камнях отца и Грифа, пытавшегося запоздало исправить катастрофу. Она попыталась приблизиться к ним, но сильные руки Ивы схватили ее за плечи и так же, как и Гроулиса, бросили со скалы прямо в бурлящее море.

Рыжий пес, стоя на краю скалы у тела своего хозяина, заунывно взвыл.

Она не успела даже испугаться – только сделать короткий вдох. Воды моря поглотили ее и потащили на дно – в одежде и тяжелых ботинках, без опоры, было трудно подняться на поверхность. Тавни погружалась все глубже, и в ушах уже отбивал свои удары гулкий стук потрясенного сердца. Он погиб… Погиб, чтобы теперь и она утонула, обесценив его безумную, страшную жертву.

Отчаяние вливалось в Тавни, как соленая морская вода, и ослабляло каждую ее конечность. Это конец, думала она на грани обморока. Но ведь это и хорошо. Он погиб из-за нее. Погиб, думая, что она его ненавидит. Но ведь она не ненавидела – напротив, она не представляла себе жизни без Стормары, и поэтому как хорошо было бы теперь, чтобы не встречаться с этим осознанием – тоже утонуть, раствориться, исчезнуть…

Вдруг ее руки уткнулись в скользкую, покрытую гладким ворсом поверхность. Она трепетала под пальцами Тавни как живая, и девушка из последних сил схватилась за чью-то толстую шею, венчавшуюся жесткими волосами и какими-то рыбьими шипами. Существо мощно неслось вверх, к воздуху, и наконец, подняв фонтан брызг, всплыло на поверхность.

Раньше Тавни видела таких зверей лишь на картинках в старых книгах – а теперь живой гиппокамп, из плоти и крови, покрытый серебристой мелкой чешуей, и яркими синими плавниками, нес ее прочь от Острова Отщепенцев, следя, чтобы ее голова оставалась над поверхностью воды. Двуногий конь, с длинной мордой и рыбьим хвостом, чьи ноги венчали не копыта, а широкие перепончатые лапы, вскинул голову и издал тонкий свист – и другие голоса откликнулись на его глас. То был целый морской табун удивительных зверей. Рыжий гиппокамп с львиной гривой нес на своей спине Гроулиса, а сзади догонял еще один серый, на котором сидела Ива. Они плыли быстрее любой лодки, и, казалось, наличие всадников нисколько их не тяготило. Остров Отщепенцев – самая безлюдная его часть с отвесными скалами, быстро скрывался с глаз, плывя своим особенным путем в другую сторону.

Так они плыли всю ночь, меняясь под своими всадниками. Иногда волны захлестывали их с головой, и вскоре усталость прогнала мысли о пережитом ужасе и потере. Все трое думали лишь об одном – как не дать рукам соскользнуть с шей морских коней и не быть захлестнутыми волнами. Насквозь пропитанные морской водой тела каждой клеточкой молили о твердой поверхности.

На рассвете на горизонте вспыхнула ярко-зеленая полоса берега. Подняв дикий гвалт, гиппокампы ускорились и наконец выбросились на берег, вытянув длинные чудесные хвосты с огромными яркими плавниками, блестевшими в свете молодого солнца как драгоценные самоцветы. Скатившись со спины своего гиппокампа, Ива положила руку ему на лоб, заглянула в огромные черные глаза и хрипло сказала: