Михаил Огарев - Страсти в неоримской Ойкумене – 2. Истерическая фантазия

Я посмотрел на возбужденную рожу Сычия, перевел взор повыше, на литое распятие на стене и холодно сказал:

– Поступок правильный.

Мою ладонь сграбастали и уважительно пожали. Похвалили и словесно:

– По понятиям соображаешь. А остальным фрайеркам придется вновь напомнить кое-какие прописные истины. Как только кум сватает со статьей, так он тебя, считай, заново крестит. И крестит куда круче, чем даже сам Иоанн Иорданский. На этой земле в ранге Иеговы-Саваофа – Опер да Пахан, а основная заповедь у них обоих одинаковая, знаменитая: «Не верь, не бойся, не проси!» Это куда надежнее, чем заезженное талмудистское: «Чего себе не желаешь, не делай и ближнему своему». Фарисей Гиллель умен был, да наивен слишком. Три «не» надежнее двух…

Ветер снаружи навалился на оконную раму, завыл, забился, силясь выпихнуть из разбитой форточки подушку. Ему удалось отогнуть уголок и проникнуть внутрь помещения. Сидящих он освежил, а лежащего, кажется, простудил – Локисидис снова чихнул да так, что пыль взвилась до крышки стола.

– А игде… кхе-кхе… моя доля? – прокашлял обмуровщик и, приподнявшись, выложил на эту крышку свою клиновидную бороду. Поворочав ей и подметя немного скатерку, он принюхался и озабоченно произнес:

– Чуять чую, но почти на самом донышке!

– А ты еще понирванься возле наших ног, так вообще ни с чем останешься, – утешил его бригадир и сосредоточенно поболтал остатками пойла в одном из алабастров. – Завидую тебе: захотел ширануться – лег, нанюхался портянок, и готово! Никаких материальных затрат, достаточно лишь разуться… Так ты сидячее положение собираешься принимать или из блюдечка лакать соизволишь? Могу накапать!

Локисидис поспешно уселся на подобранное у стены березовое полено, на что ушло какие-то две-три минуты. Попутно он в очередной раз раскатисто чихнул и обильно обрызгал всех своих коллег. Инфекции в каплеобразной форме не досталось лишь мне да и то потому, что пришлось быстро наклониться и поправить деревянную чурочку. Чем уберег чурку с глазами от падения.

– Задом не ворочай, – предупредил я Локиса, который обеими грязными лапами тянулся к заветному сосуду. – Не ворочай задницей, говорю! Иначе грохнешься.

– Так я тут, наверху, ненадолго, – успокоили меня. – Приму вот положенную микстуру, и опять на постельный режим!

Впившись губищами в алабастр, как голодный младенец в соску, обмуровщик жадно заглотал крепчайшее зелье, даваясь и обливаясь. Передав зачем-то опустевшую посудину мне, сгреб со стола что-то и кем-то недоеденное, запихал в свою волосатую пасть и с урчанием принялся поедать. За ним наблюдали искоса, с привычной, усталой брезгливостью.

– Самое удивительное, – негромко сказал Шлеппий, – что сей гиббон имеет очень даже недурную жену, а детишек наделал аж шесть штук! Впрочем, последнее для истинного гиббона не предел…

– Ага, все мои детушки внешностью в супружницу пошли, в раскрасавицу! – охотно подтвердил Локисидис и выудил из банки пузатый малосольный огурец указательным и средним пальцами, заодно прополоскав их в рассоле. – Недаром же к моей Любании клеились и Сергий, и Филиппий, и Аркадий!

– И я тоже, – выразительно добавил Сычий. – Только ты о том не знал.

– Так ведь всё одно отшила! Нет?

– Угадал. Точнее, отбрила. Слушал с истинным наслаждением – бабская ругань не в пример изобретательнее нашей.

– Да, Любанька за словом в пазуху не лезет. И к чужим приставалам под тунику тоже. А почему? А потому, что я ее полностью удовлетворяю! И как племенной жеребец, и как удачливый добытчик!

Хвастливо сообщив о своих достоинствах производителя и охотника за материальными благами, Локис поднес обреченный овощ к зубам, примерился и загрыз в мгновение ока.

В каменном веке ему не было бы равных, подумалось мне.

Похоже, нечто подобное пришло на ум и бригадиру, но мою мысль он развил иначе:

– Я не сомневаюсь, что по части выживания наша ходячая помойка и чистюле Самсонию не уступит, – сказал он. – Ну а если продолжить давешний смешной эксперимент и вообразить Локисидиса где-нибудь во властных структурах?

– В качестве любимого вольноотпущенника? С трудом, но получится, – отозвался Центаврус. Всмотревшись в своего шерстистого товарища так, словно видел его впервые, он добавил: – Конечно, не типа всесильного Хрисогона, а рангом помельче. Принимать клиентов господина, руководить хозяйственной деятельностью… В пределах муниципалитета, не свыше.

– Да я и с работой казначея управлюся! – огорошили нас заявлением. – Ввиду своей неподкупности! Ни одного сестерция по блату не отпущу!

– Да? Значит, месяца три просидишь, – выдал свой прогноз Сычий. – Встрепанной несушкой на золотых яйцах. Потом убедившись, что прогнать глупую клушу с гнезда не выйдет, ей свернули бы шею. Способов много!

– Тогда что же получается? – подал голос я. – Гальвании у власти будут заниматься, главным образом, собственным бизнесом; Локисидисы долго не просидят ввиду своей упертости; Шлеппии пропьют всё подчистую – что с крестианством, что без него. Люди, подобные мне, тем более не годятся, так как грешат зачастую излишним благородством, граничащим с чистоплюйством. Самсоний дал себе самоотвод, хотя тирания, по сути, не такая уж плохая вещь. Во всяком случае, не хуже демократии. Может, руководящие кресла предназначены парням типа Гаммия? Бывшим военным?

– Меня допускать рулить никак нельзя, – немедленно возразил Филиппий. – Я сразу же воровать начну.

– Это почему?! – изумился Арбузий. Отставной декурион развел руками:

– Сам не понимаю. Не оттого, что совсем уж бедствую, или дурные наклонности какие. Просто точно знаю – не удержусь. Ведь в голове не укладывается: как это – заведовать складом и не хапнуть? Меня потому из интендантов чуть было не попёрли. Едва-едва большой взяткой откупился…

– Вот и приехали! – воскликнул Центаврус неожиданно вполне членораздельно. – И в результате всем заправляют беспринципные господинчики, образа и подобия нашего плебейского Короля! Выслужившиеся из челяди, из дворни, из холуев! Из рабов-любимчиков и нахлебников! Такие трудовому народу никогда не позволят вздохнуть полной грудью!

– Очень агитационно. Как на выборах, – съязвил Сычий и взялся за очищенную розоватую луковицу. – Однако трудящиеся массы жаждут пояснений!

– Айн момент! Уж поверьте на слово: Саблюнии всех мастей и окрасок страшны именно остротой своей позорной памяти. Которая у них никогда не притупляется! А посему им всегда мало одного чистого самоутверждения – необходимо постоянно лицезреть унижение соседа. Им мало выезжать цугом на колеснице от престижнейшей египетской фирмы «Сезострис и братья» – нужно, чтобы у как можно большего числа сограждан средств хватало лишь на покупку отечественных развалюшек «весталок»!