Геннадий Прашкевич - Теория прогресса

Он взглянул на Вовку.

Вовка промолчал.

– Ладно, – обиделся Лыков, – если ты не глупый, сам поймешь.

– Ага, – кивнул Вовка.

И сам спросил: «Мы скоро двинемся?»

Лыков хмыкнул, покачал головой, но встал.

Взметывая снег, собаки одним махом вылетели на высокий снежный гребень. Рвали алыки, взлаивали, чуяли – дом рядом. Дымком сильно пахнуло, жильем. Вовка далеко вытянул шею, привстал на несущейся вниз нарте и вдруг увидел…

– Дядя Илья!

… на вольной воде, черной, как тушь, лежало длинное тело чужой серой подлодки. Серая, страшная. Вокруг палубного орудия суетились люди в незнакомых комбинезонах, с рубки вяло свисал казавшийся черным флаг…

– Дядя Илья!

Второй раз за день Вовка никого не успел предупредить.

В упор ударили автоматные очереди. С визгом, пятная кровью снег, покатились с откоса расстрелянные собаки. Чужие люди, истошно крича, бежали от домиков метеостанции. Краем глаза Вовка увидел упавшего с нарты Лыкова. Но Вовку самого уже схватили, крепко держали. Он видел перед собой промасленные меховые куртки, небритые чужие лица, рты, немо выкрикивающие слова, из которых ни одно не задерживалось в его сознании. Почему? Почему не «Мирный» стоит в бухте? Почему его тащат куда-то? «Эр ист…» Ну да! «… блос айн Бубе!» Так утром сказал Леонтий Иванович! Я спросил его: «Почему вы не на фронте?», а он разозлился и выдал мне вот это самое: «Эр ист!» Дескать, мальчишка! «Эр ист блос айн Бубе!» Вовка просто ненавидел себя. Он – мальчишка! Всего лишь!

Вовка будто ослеп. Единственное окошечко склада, прорубленное под самым потолком, почти не давало света. Переполз через какой-то мешок, ткнулся растопыренными пальцами в бороду Лыкова. Обрадовался, услышав: «Не лапай! Сам поднимусь!»

Вовка по шороху определил – поднялся.

Сел, кажется, на мешок, скрипнул зубами.

Медленно, постанывая, вытянул перед собой (до Вовки достал) левую ногу.

«Кто тут еще?»

«А ты как думаешь, Илья? – ответил глухой от сдерживаемой боли, но все равно насмешливый голос. – Кто тут может быть?»

Лыков выругался: «Не уберегли станцию!»

«Так они десант высадили за увалом, тайком пришли! – торопливо объяснил другой голос, суетливый, нервный, явно испуганный. – Римас работал с Диксоном, сидел в наушниках, ничего не слышал. Они ему прикладом по пальцам дали, всю рацию разнесли, а меня прямо из-за стола вытащили – я бланки чертил для нашего гелиографа».

Темнота чуть рассеялась. Уже не смутные пятна, людей можно рассмотреть.

Один, белея повязками (обе руки обмотаны полотенцами), сидел на куче каменного угля, другой (толстенький, подвижный) шаркал унтами под крошечным окошечком – то ли выглянуть хотел, то ли просто тянулся к свету. Тот, что сидел на куче угля, был без шапки, в унтах, в ватных брюках, в меховой рубашке без воротника (такие на Севере называют «стаканчиками»), но, кажется, не замечал холода.

– Когда они высадились? – спросил Лыков из темноты.

– Да через час после твоего отъезда. Как специально ждали. Вот угораздило тебя вернуться!

– Я не с ночевой ехал.

– Это понятно! – суетился толстенький под окошечком. – А все равно обидно, Илюша. Задержись на ночь, смотришь, они бы ушли.

– Оставьте, Николай Иванович! – оборвал его тот, что сидел на куче угля. Видимо, это и был радист, литовец Римас Елинскас. – Илья – ясновидящий, что ли? И сядьте. Свет застите.

– С руками как? – отрывисто спросил Лыков.

– Да я же говорю тебе, Илюша, – суетился толстячок, – Римас ключом работал. А они ворвались, решили, наверное, что он на них стучит, так и припечатали прикладом. И рация вдребезги, и пальцы не уцелели.

– Куда я теперь с такими руками? – выругался радист.

Вовка не видел лиц. Вовка слышал только голоса. Что ответит Лыков?

Но ответил не Лыков. Ответил все тот же толстячок. От окошка он так и не отошел.

– Может, тебе еще повезло, Римас. Может, будь пальцы в порядке, они бы тебя сейчас посадили за рацию.

– Я бы не сел! – грубо выругался радист.

– А я и не говорю, что ты бы сел. Посадили бы !

– Не меня! – Литовец Елинскас, похоже, не блистал вежливостью. Выругался ничуть не слабее боцмана Хоботило, но к этому на зимовке, наверное, давно привыкли, потому что Николай Иванович нисколько не обиделся на литовца, так и продолжал притопывать под окошечком:

– Ну, кто ее ждал? Кто ждал эту подлодку?

– Интересно… – ни к кому не обращаясь, но вслух пробормотал радист. – А дальше-то что? Ну, впихнули они нас в наш собственный склад, ну, прокантуемся мы тут, скажем, до утра. А утром что?

– Может, «Мирный» подойдет? – вопросительно ответил Николай Иванович. – Сам говорил: буксир на подходе. Ну а на нем, может, пушка.

– Нет на «Мирном» пушки, – негромко в темноту сказал Вовка. – Только спаренные пулеметы. На корме.

– Кто? Кто там? – диковато удивился Николай Иванович. – Пацан? Откуда пацан?

– С «Мирного», – еще тише ответил Вовка.

– С буксира? Как?

– Оставьте пацана! – приказал Лыков. Левая нога так и торчала перед Лыковым, как выстрел. – Не придет «Мирный». Мы боцмана похоронили на Угольном. Остался с буксира пацан, пес, да ящик с шоколадом.

– Неправда! – выдохнул Вовка. – Придет «Мирный»! Он сейчас от подлодки прячется!

– Горластый! – удивился радист. – Но ты, паря, голоси потише! Там за дверью – не повар! Там фашист стоит! Вернем хозяйство, тогда пожалуйста. А сейчас я за дисциплину!

– Да никого нет за дверью, – подал голос Лыков. – Я прислушивался. Не дураки они, чтобы торчать на морозе. Навесили замок и ушли в тепло. Это ты, Коля, придумал привезти замок на зимовку.

– Так от медведей же! – обиделся Николай Иванович.

И вдруг, совершенно не к месту, удивился, потянул голос:

– Надо же! Еще вчера остров был пуст, а сегодня – не протолкнешься!

– «Не протолкнешься»! – обозлился Лыков. – Расстрелять нас мало! «Не протолкнешься!» Придумал! Война к концу, вот мы рты и раззявили! А они, – кивнул Лыков в сторону двери, – они, как я понимаю, не торопятся. Сразу могли сжечь станцию, поставить нас к стенке, а то и в лодку загнать – повезем, дескать, русских в Германию – но не торопятся… не торопятся…

– Почему? – шепотом спросил Николай Иванович.

– Метеоплощадка-то наша цела? Цела! Приборы действуют? Действуют! Рация найдется? Найдется! Ну, чего неясного? Фашистам тоже нужна погода! Еще как нужна! Они ради нее гоняют в Арктику специальные самолеты, горючего не жалеют, пилотов не жалеют, а тут целый стационар! Давление? Пожалуйста! Температура? Пожалуйста! Сила, направление ветра? С какой угодно точностью! За такой подарок они нам руки целовать будут!

– Ага! – выругался Елинскас.