Борис Мячин - Телевизор. Исповедь одного шпиона

– Дурак мотылек, – говорю я, раскрывая окно.

Я засыпаю, мне снится странный сон: на кормовом флагштоке матрос зажигает сигнальные фонари. «Европа! – кричит матрос хриплым, надорванным голосом. – Африка!» Пушечный гром и пронзительный визг картечи заглушают его крик; все внезапно приходит в движение; я вижу, как на палубу падает объятая огнем грот-мачта. Вскоре залпы стихают, и в воздух поднимаются пушечные ракеты; послушно следуя сигналу, скользят по воде темные тени; словно зубы, скрежещут абордажные крюки; но это не абордаж, нет, это брандеры [69] небольшой корабль, используемый для поджога вражеского судна ; все вспыхивает; матросы прыгают в воду; один матрос бежит ловко, как еквилибрист Сандерс, по протянутой нити, и прикурив фитиль брандскугеля [70] зажигательное ядро (нем.) , обеими руками вонзает ядро в саму толщу корабля; «Ильин! – кричат ему товарищи. – Прыгай в шлюпку!» – Вдруг корабль разрывается на части, горящие обломки разлетаются по всему заливу; загораются и другие корабли; клубящийся столпами пламень сливается с черными облаками; полная луна бледнеет. Всюду крики тонущих; залив покрывается плавающими трупами, обломками, обгорелыми днищами; вода в нем кажется смешанной с человеческой кровью…

Я очнулся от собственного крика; поднималось солнце; в ближнем лесу мирно считала ход времен кукушка. Рядом со мною на кровати сидел Эли, почему-то улыбавшийся.

– Ты глощно выкрикал, Зимёнхен, – сказал он. – Пребудил вшетко жилище.

– Мне приснился дурной сон, – отвечаю я, проводя рукой по вспотевшему лицу; мне кажется, будто мои ладони пахнут гарью.

Краткое ингерманландское лето подошло к концу; покинув мызу Ивана Перфильевича, я вернулся в Воспитательный дом, к обычным своим занятиям, воровству и тоске по Рахметовке. Из-за войны нам сократили содержание, и каждый вечер вместо ужина у нас теперь была всеобщая диспутация, где бы раздобыть кусок хлеба. Однажды Мишка Желваков пришел на парламентское заседание с полотняным мешком, перекинутым через плечо.

– Господа подкидыши! – торжественно сказал он. – У меня для вас крайне выгодное коммерческое предложение!

С этими словами он развязал мешок и высыпал на пол кипу газет и журналов. Выяснилось, что Мишка, как действующий премьер-министр нашего парламента, заключил контракт с неким купцом Копниным; согласно контракту подкидыши берут на себя реализацию свободной прессы и литературы, имеющей беспошлинное хождение в любом прогрессивном обществе.

– Господа, господа, давайте не будем толкаться руками! Сие не есть прилично в присутствии премьер-министра! Вся предназначенная к продаже пресса поштучно сочтена вот этим реестром, и каждый из вас поголовно отвечает за хранение и продажу вверенного ему свободного слова. Оплата всецело зависит от пронзительности ваших убеждений; кто сколько продаст, того и доля, за исключением ежедневно отчисляемой в казну парламента десятины. Позвольте же зачитать вам весь реестр. «Всякая всячина» – пять нумеров; «Трутень» – один нумер, в подержанном состоянии; «Смесь» – пять нумеров, один мятый; «Полезное с приятным» – три; «Поденщина» – четыре штукенции; «Экономический вестник» – один, грязный; «Адская почта» – четыре; «Санктпитербурхские ведомости» – двадцать штук, с непременным условием продать к вечеру…

Подкидыши снова зашумели и закричали, спрашивая цены и вычисляя свою выгоду; тут же была создана биржа, определявшая значимость того или иного журнала; всем хотелось торговать «Адской почтой», но она была объявлена протекторатом премьер-министра. Я довольствовался «Экономическим вестником» и двумя нумерами «Ведомостей».

Бог милостив к отчаявшимся бесподштанникам. Прошлогодние журналы оказались никому не нужными, зато газеты шли нарасхват, и каждый день мы увеличивали их число у купца Копнина. Этому немало способствовали новости, начавшие приходить осенью с военных полей.

– Читайте в «Санктпитербурхских ведомостях»! Генерал-аншеф Румянцев разбил в Молдавии войска великого визиря! Двадцать тысяч убитых! Тридцать тысяч турок сдались в русский плен! Е. И. В. пожаловала генерал-аншефу шпагу с алмазами и титул графа Задунайского!

Всё было бы совсем хорошо, но как-то раз в сентябре я попал под дождь и заболел инфлуенцой [71] гриппом (итал. influenza) ; я не мог даже пошевелить рукой, не то чтобы выйти на улицу. Карл Павлович, увидев мое состояние, дал мне веронику; мне сделалось еще хуже; я заснул. Мне были ужасные видения: скачущие по степи всадники с кривыми саблями на белых лошадях, русские плутонги [72] взвод (от фр. peloton) или артиллерийская батарея и все повторявшийся эпизод из прошлого еще сна с матросом-еквилибристом, только теперь ядро стало гораздо больше размером, а корабль был уже не корабль, а огнедышащий дракон; матрос подходил к дракону, швырял брандскугель ему в пасть, а потом подбегал как бы ко мне и кричал:

– Это почему без моего ордера делается?

Я пришел в себя только на третий день; рядом со мною стояла икона Николая Чудотворца, горела лампадка; звонили колокола Смольного; премьер-министр Мишка Желваков спорил о чем-то с Карлом Павловичем.

– Славная победа графа Орлова! – кричали за окном. – Российский флот потопил эскадру капудан-паши [73] командующий турецким флотом ! Читайте в «Санктпитербурхских ведомостях»! Всего две копейки за нумер! Пятьдесят тысяч убитых! Сто тысяч турок сдались в русский плен! Е. И. В. пожаловала графу золотую табакерку и титул графа Чесменского!

– Мишка! – жалобно протянул я. – Есть газета?

– Пресвятая Богородица, живой! – радостно воскликнул Мишка. – Ну и напугал же ты нас, брат! Какую тебе газету, Муха; ты бредишь еще…

– Газету…

Мишка сходил в палату лордов и принес мне «Ведомости». Я пробежал глазами шумливые заголовки. «Героический подвиг лейтенанта Дмитрия Ильина… командуя брандером… уничтожил турецкий флагман… собственноручно… сокрушительная победа… в сопровождении фрегатов Европа и Африка …»

Я вскочил с постели и начал одеваться.

– Муха, ты это… головой хорошо соображаешь? – пробормотал премьер-министр. – Карл Павлович, у него от инфлуенцы рассудок повредился, истинно вам говорю!

– Мухин, вернитесь в постель! – рявкнул Книппер. – Иначе я… Der Aderlass… versprechen… [74] пущу вам кровь… обещаю… (нем.)

В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошел Иван Афанасьевич. Я бросился к нему.

– Я ничего не знал, – растерянно прошептал он. – Я не знал… Карл, почему вы мне не сказали? Сеня, ты хоросо себя чувствуесь?

– Плохо! – зарыдал я. – Но дело не в лихорадке, а в том, что я, действительно, кажется, тронулся умом. Я видел это. Послушайте, Иван Афанасьевич, я знаю, что вы посчитаете это глупостью, нелепостью; я знаю, что вы не верите… во всякую фантасмагорию, но я видел это, десять недель назад; видел, как сгорел в Чесменской бухте турецкий флот! Помните, тогда, на мызе в Ораниенбауме, когда я закричал во сне и всех разбудил; и Иван Перфильевич еще сердился… Так вот, это был не сон , понимаете? Я не знаю, как это объяснить… это вообще необъяснимо ни с какой просвещенной точки зрения; но вы должны мне поверить; вы должны поверить, что я не лгу; потому что если я лгу, я действительно сошел с ума; может быть, это какой-то иноземный бес, грех, прелесть…