Василий Фомин - Демоны Египта

Уже наверху, лежа рядом с гробницей и тяжело вдыхая казавшийся теперь свежим горячий воздух, плывущий из западной пустыни, Паакер спросил у Джера:

– Ну, что привыкаешь к делу?

Джер молча покивал головой, потому что шевелить языком ему было тяжело и еще потому, что был в ужасе от содеянного и от самого процесса дела. Хотя, в общем-то, он конечно, привыкает, ибо ранее он, ночью, просто не вышел бы из дома. Ну, ни за что на свете. Ночь – время темных сил и мертвых. Однако долго разлеживаться не пришлось.

– Хватит. – сказал Паакер. – Разлеглись словно на девке. Хепри уж выходит из полей Камыша.

Грабители, пригибаясь, двинулись вдоль гробниц, уходя на северо-восток чтобы держаться подальше от пирамиды Унаса, маячившей тяжелым белым утесом.

Далее проявлялись, в быстро растворяющейся темноте, другие скалоподобные конусы горизонтов ушедших на Запад владык. Виднелась белая стена, окружающая комплекс Кебеху Нетеру с первой пирамидой, построенной в Черной Земле, пирамидой Неджеритхета. (Джосера. прим. автора.)

Стена эта точь в точь повторяла гигантскую стену Инебу Хедж возвышающуюся в долине, построенную, как говорят, еще великим Царем Скорпионов, вокруг первых храмов и царского дворца и за которой, пожалуй, при случае, могли укрыться все жители города. Древний храм Птаха скрывающийся за циклопическими стенами, выложенными из белого известняка и дал имя всему великому городу – Дом души Птха (Хет ку Птах).

Грабители тем временем подошли к краю плато на котором располагалось поле Сокара и с осторожностью спустились в расщелину, рассекающую твердую породу и переходившую то ли в старый канал, толи в естественный овраг. В разлив, священные воды Хапи, подходили по этому оврагу к самому плато.

Банда кралась по самому дну оврага, совершая большой крюк и сейчас удалялась от воровских кварталов, но лучше лишний раз долго попотеть и поработать ногами, чем очень быстро остаться без головы.

Они свернули вправо, в небольшой овражек, сплошь заросший тростником в три роста человека и подошли к самой опушке большого пальмового леса.

Теперь осталось юркнуть под полог леса финиковых пальм, а там, на другой стороне, уже воровские кварталы. И чем быстрей, тем лучше, ибо ночную тьму сменил сине-серый сумрак. Паакер дал знак сообщникам, чтобы остановились, и выполз из тростниковых зарослей. И тут же уткнулся носом в чьи-то ноги.

Над ним стоял, скрестив на груди руки, молодой человек в коротком схенти и снисходительно ухмылялся.

– Доброе утро, господин грабитель.

За человеком стояли полукругом здоровенные черные гиганты в набедренных повязках и с увесистыми палками в руках – полиция градоначальника Прекрасной Твердыни.

– Доброе утро и вам, господин Нофри. – сказал Паакер поднимаясь.

Нофри, презрительно дернув губами, снял с грабителя золотой медальон со скарабеем и засунул себе за пояс.

– Ты еще напиши на лбу письмом священным – смотрите люди, я только что ограбил гробницу! И то риска меньше – читать не все умеют, а так и мартышке понятно, что перед ней за плод инжира.

– Не поместится на лбу столько иероглифов, мой господин.

– Что не поместится на лбу я допишу тебе на заде плеткой. Ну, где там остальные?

– Выходите. – негромко сказал в направлении тростников Паакер. – Все в порядке, все свои.

При слове «свои» Нофри усмехнулся. Грабители вылезли и сложили мешки перед собой. Нофри достал небольшую чернильницу, тростниковое перо и лист папируса.

– У тебя новенький? – глянул он исподлобья.

– Да, вы же знаете, что Хасемуи завалило на прошлой неделе.

– Имя?

Джер открыл было рот, но Нофри прошипел:

– Захлопни пасть, навоз коровий! Ты, – он ткнул в Джера пальцем, – и ты, и ты, и ты! Все вы! Вы все говорите только с ним. – палец указал на Паакера. – А только он говорит со мной, только. И никак иначе! Итак, имя и сословие?

– Джер из крестьян. Из разорившихся.

– Земля?

– Отдал за долги.

– Семья?

– Жена и трое детей.

Нофри что-то записал.

– Проверю. – он повернулся к неграм. – Ослов сюда.

Из леса вывели ослов с переметными сумами.

– Перекладывай.

Паакер перекладывал сокровища из своих мешков в сумы. Нофри тщательно записывал. Все провожали взглядом каждую драгоценность.

Все записав, Нофри что-то подсчитал, сунул папирус за пояс, вытащил другой и начал заполнять его, иногда поднимая глаза на стоявших перед ним грабителей. Закончив, он протянул его Паакеру.

– Получите на складе градоначальника. Лук, огурцы, чеснок – овощи, короче, фрукты детям, пиво и вино, а так же мясо. Мясо я вам вписал антилопье и газелье – всегда можете сказать, что убили на охоте. Хлеба не даю и муки тоже, зерном возьмете, но зато даю и рожь, и пшеницу, и овес. Пусть жены лучше зерно в муку мелют, чем по всему кварталу мелют бабьим языком.

– Господин, а может нам что-нибудь причитается из взятого сокровища?

– Тебе? – безмерно удивился Нофри. – Сокровище? Да из него и мне ничего не причитается и некоторым, меня повыше, господам не причитается даже крупинки. Куда тебе украшения изящной работы? Куда сунешься ты с ним? Да ты через сутки окажешься в каменоломнях Ра-аау глыбы каменные задницей толкать, если сильно повезет, конечно. А то милости прошу на легкую прогулку в восточную пустыню на золотые рудники. Нет, я его, плод мартышкиного прелюбодейства, хвалю перед достойными людьми, как умного человека, а он сокровища иметь желает. Да ты подумай, глупый гамадрил, где ты и где сокровища!

– Господин, я все понимаю, но это не на продажу, а просто закопать на черный день. Вдруг что со мной… с любым из нас, что либо случиться … – хоть что-нибудь останется семье.

– А на черный день я сейчас тебя подвешу вверх ногами, вот на этой пальме, и хорошенько потрясу, пока день этот черный из тебя не вывалится. То, что на тебе – твое. Ведь я вас обыском с раздеванием не унижаю, но, то, что вы принесли в мешках принадлежит только государству.

Нофри повернулся и пошел прочь.

– Мы принесли такое богатство… – сделал еще одну попытку Паакер.

Господин Нофри, резко повернулся и, подойдя к Паакеру, ткнул ему в грудь пальцем.

– Ты, навоз, вскоре удобрящий священную долину Хапи, раскрой свои ослячьи уши для моих драгоценных слов и не пропусти не одного из них. Ты сейчас не скулить должен, а руки мне, благодетелю, лизать, да что там руки, ты ноги мне лизать обязан, ты след должен целовать ногой моей оставленный на коровьей лепешке. Ты должен не роптать, что все у тебя забрали, а следом бежать за мною и из своей заначки, что спрятал ты в повязку, мне какую-нибудь золотую цацку за пояс схенти засунуть попытаться. Я может и возьму.

– Господин Нофри я…

– Ты молчи, – вытаращил глаза Нофри, – пока я говорю – ты молчи. И после этого молчи. Только благодаря мне ты со своим отребьем чистишь от золота и камней самоцветных гробницы как свинарь дерьмо свиное из сарая. Только благодаря мне ты уже три года лишних не висишь ребрами на колу, а весьма достойно семью содержишь и ты и все твои товарищи. И, если дураком не будешь, то и дальше будешь жить в достатке, а не как остальные в нужде и нищете. А сокровище для тебя гибель, покутишь каких-нибудь полгода, а после ты на рудники, а семья к храмам милостыню просить. Да только не сильно-то сейчас и подают. Ну, что? Мои слова достигли через ушей посредство твоей души-смысла Иб?