Евгений Захаров - Парадоксы. Сборник мрачных рассказов

– Не м-м-м…

Один выстрел. Второй. Оплавленный снег. Крови почти нет – испарилась.

– Кто еще отдохнуть захотел?

– Мы идем, идем!

– Вот именно. А надо бежать!

– Бежим, товарищ капитан…

– А это кто у нас тут такой филантроп?

Хлещут то по мне, то по Андрюхе. Рычим от боли, но надо идти.

– Как тогда, Жень, помнишь? В Роще?

– Помню, Андрюха, ты молчи давай…

Как забыть Рощу? Половина деревьев срезана, как ножами. Центавросы, как макаки, носятся по ветвям. Чувствуешь себя персонажем «Дума». Лупишь во все, что движется. И бежать, бежать. В беге – спасение. От пня до пня, от куста до куста. Дым – глаза текут, дышать только через фильтр. Как мы тогда выжили, одному Богу известно…

– Полквартала! Живее, дохляки!

– Идем, идем! Паша, держи Леху, он заваливается!

– Лешка, твою мать, ты че?

Леха, с которым мы пять лет оттрубили в одном институте, хрипит и валится на бок. Ноги мечут снег. Клацанье затворов.

– Сто-ой! Не стреляй!

– Отойди, а то и тебя…

– Отставить!

– Товарищ капитан, скажите ему!

– Не стрелять! Он уже и так…

Леха бестолково пялится в небо. Снежинки аккуратно укладываются у него на лице. Одна, особо наглая, садится прямо на зрачок. Я отворачиваюсь.

– Дошли! Товарищ капитан, дошли-и-и!

– Стройся! Все в строй, я сказал!

– В одну шеренгу – ста-ановись!

Толкаясь, торопливо выстраиваемся в шеренгу. Я смотрю вдаль. Ох, как нас много! Вроде бы столько лет прошло!

– Ого, сколько их! – охранники бормочут.

– И не сдохнут никак!

– Точно!

– Тишина! Ти-ши-на!

– Слово предоставляется…

По площади голос из динамиков – как раскат грома. Тишина звенит, потрескивает, как копящийся разряд молнии.

– Товарищ…

Площадь начинает трясти. Грохот аплодисментов. Овация. Вопли. Шум. Андрюха тоже лупит в ладони. Невольно поддавшись общему настроению, я ору:

– Да здравствует…

Шум падает так же, как и поднялся. Негромкий, суховатый голос.

– Дорогие товарищи! С чувством невероятно глубокой признательности хочу выразить вам свою личную благодарность. Вы, и только вы…

Я смотрю на людей, стоящих в шеренге. У многих трясутся руки, подкашиваются ноги, но на лицах сияют улыбки, по морщинистым щекам – дорожки от слез.

– …Орда воинствующих центавросов вероломно, без объявления войны…

Мои друзья безмолвствуют. Пашка стоит, закусив губу. Точно такое же было у него выражение лица, когда он вколачивал крест у изголовья свежей могилы своего брата, который закрыл его своим телом от выстрела в спину.

– …В этот праздничный, светлый день разрешите пожелать вам…

Бластерчики с каменными лицами. Солдаты, которые только что гнали нас ударами хлыстов, смотрят на ряды ветеранов с завистью и одобрением. Товарищ капитан не скрывает слез.

– Поздравляю вас с праздником вас, дорогие мои! С Днем защитника Отечества! Ура!

Павел Леонидович Бабенко, а попросту дядя Паша, жил на окраине леса. Его дом в поселке значился под номером 47. Хотя остальные сорок шесть домов, как и положено в небольшом городке средней полосы России, кучковались, образуя подобие пчелиных сот, дом дяди Паши стоял особняком. Зависело это и от характера Павла Леонидовича, достаточно крутого и нелюдимого, и от его пристрастий. Дядя Паша будучи человеком, грубо говоря, «от сохи», любил покопаться в земле. Его огородик на десяти сотках частенько подвергался налетам поселковой детворы, хотя и знали ребята, чем грозило подобное нашествие. Одной крапивой в штаны можно было не отделаться. В поселке ходила байка о том, как одного мальчишку, пойманного за кражей огурцов, дядя Паша запер в сарай и, посадив на цепь, держал трое суток, кормя одними огурцами. Хотя этого никто не утверждал наверняка, слухи все же ходили. И, тем не менее, искушение было слишком велико. Таких овощей и фруктов, какие растил Бабенко, не было ни у кого из жителей поселка.

Сам же дядя Паша искренне считал себя строгим, но справедливым, а также весьма домовитым. Поэтому бдительно следил не только за своим огородом, но и за участком леса, который вплотную прилегал к его угодьям. Домик у Бабенко был небольшой, но его размеры с лихвой компенсировались огромным участком земли. Сразу за забором, ограждавшим участок, как раз и начинался лес. Никаких тропок к нему не вело – те, что были протоптаны с прошлого года, позаросли, так как лето выдалось засушливым, и грибов можно было не ждать. А поскольку на дворе все же был век двадцать первый, то и за дровами жители поселка не мотались, у всех было газовое отопление.

Жил дядя Паша бобылем, всего и интересов-то у него было – огородик да когда-никогда охота. Его собаку, черную немецкую овчарку Тину, вся округа знала как дикое и вольное животное, которое нимало не погнушается разрывом штанов чужака. Чужаками же Тина считала всех, кроме хозяина, к которому питала самую искреннюю приязнь. Дядя Паша отвечал ей тем же.

Так и жил Бабенко, перемежая огород, охоту и непременный просмотр пятничного «Поля чудес», кабы не одно малоприятное происшествие, которое оставило серьезный след на его биографии. Фактически оно ее и завершило.

Однажды утром дядя Паша вышел из дома и, подтягивая на ходу старенькие треники, направился к шлангу, чтобы прикрепить его к крану колонки и полить огурцы. Потом еще предстояло окучить картошку и подвязать помидоры. А еще… Словом, если бы под рукой оказался собеседник, ему немало пришлось бы выслушать об огородных культурах, добросовестно выращиваемых Бабенко. Однако в слушателях числилась только Тина, а так как она была порождением мира четвероногих, то принимать близко к сердцу слова дяди Паши не собиралась. Да ему того и не надо было, главное – пообщаться, раскрыть душу. А душу дядя Паша мог раскрыть только трем существам на свете – понятное дело, Тине, а еще слесарю Миронову и работнику книжного магазина Ганже, который, правда, книги читать не любил, а предпочтение отдавал фильмам, преимущественно зарубежным. О них он рассказывал своим друзьям, в ответ же получал дозу полезных советов об удобрениях от Бабенко и прокладках с шайбочками от Миронова. Странно, что три настолько разных человека находили общий язык. Хотя ничего странного не было – они дружили еще, почитай, с самого детсада.

Закончив полив последней грядки, дядя Паша разогнулся и только хотел устало и шумно выдохнуть, как некое зрелище за воротами заставило этот самый выдох сдержать. Затем Бабенко закрутил кран, подхватил валявшуюся на земле тяпку и двинулся за ворота. Выйдя на улицу, он проследовал до самого окончания своих владений и уставился на то, что было перед его взором.

Прямо от дороги, которая делала возле дома Бабенко крутой разворот и уходила обратно в поселок, а затем дальше, в город, в лес уходила еле заметная, но все-таки выделяющаяся примятой травой тропка. Она затейливо вилась между кустами, которыми начинался лес, и уходила в самую его чащу. Ее-то и углядел со двора зоркий Бабенко.