Александр Жорницкий - Бомба для ведущего (Антиоружие)

– Ничего опасного, козочка поменяла место жительства, привыкнет, а сейчас пусть мальчик погуляет с ней, угостит веточкой акации, сама что-то сорвет. Врач простился и уехал, а Саша повел козочку через Грабарню вдоль узкой речушки, остановился возле акации, привязал ее и взобрался на дерево, сбросил сорванную веточку и чуть не упал от радости, увидев, как она, осторожно обнюхав ее, стала медленно захватывать языком нежные зеленые листочки. Опустившись на землю, выждал до конца трапезы козочки и повел ее домой обрадовать маму. С этого дня он стал неразлучным с козой, вставал рано, выпивал стакан еще теплого козьего молока вприкуску с корочкой хлеба, выходил во двор, где она уже прогуливалась, и вместе отправлялись на пастбище. Коза стала доброй кормилицей их семьи, они все с удовольствием пили ее молоко, варили на нем кашу, а мать умудрялась один раз в неделю творог очень вкусный делать с привлекательным ароматом, запечатленным на всю жизнь. Прошло несколько лет, козочка состарилась, перестала приводить козлят, затем и доиться, но ее не продали, не зарезали, а содержали до естественной смерти. Как-то Саша рассказал об этом тете Поле и боль утраты, неподдельная грусть, сопровождавшие рассказ, так подействовали на нее, что она украдкой слезы вытирала. Увидев на настенных часах цифру девять, засуетилась, догадалась, что клиент голоден, и предложила перекусить. Он с удовольствием принял ее предложение и заказал блинчики с козьим сыром, политым медом, и кофе, Находясь здесь, почувствовал голод, хотя работал, как всегда, до двадцати, а в обед съел порцию вкусного фалафела:

– Фирочка, – позвала официантку тетя Поля, – не забудь, латкес с сыром, две порции.

С разрешения Саши она присела за его столик, пообещав ему только монолог.

– Приятного аппетита, вы наш постоянный и приятный клиент, после вашего первого посещения число наших клиентов возросло на тридцать процентов, бонус за нами.

Саша громко рассмеялся. А она продолжала:

– Во время оккупации фашистами наша семья жила в румынской зоне, в местечке Бершадь. Мы занимали одну половину подвала, а другую – семья из Тарнавки, бежавшая от немцев, там были мать, две дочери и мальчик моего возраста, Саша. Румыны массово не расстреливали, а морили голодом и холодом. В одной Бершади от холода и голода погибли двадцать пять тысяч евреев, в основном буковинские и бессарабские. Как сейчас помню, закутанные в тряпки, смотрели с Сашей на улице на подъехавшие сани, куда штабелями складывали замерзшие трупы. Массовая вшивость способствовала вспышкам эпидемий, значительно увеличивших смертность, простите за грубые слова. Представьте, Саша, среди мрази, гадости, ожидания смерти в сердце десятилетней девочки, невзирая на голод и холод, внезапно появляется яркое солнышко. Его лучи обогревают и сердце, и душу, и все тело, а солнышко – это худенький мальчик с большими умными глазами, умеющий в долгожданные часы ожидания кусочка мамалыги читать завораживающие стихи о любви. Он тоже был в меня влюблен, и когда оставались одни, забывали обо всем и целовались, как взрослые. В 1944 году, после освобождения, мы разъехались, но многие годы образ этого мальчика в штанишках из мешковины на одной шлейке, с большими умными глазами, меня преследовал наяву и во сне… И сейчас его вижу уже… – Ее по з вали, и она пошла в сторону кассы. Саша вспомнил красно-желтое поле пшеницы с полевым маком, где увидел ту, будто спустившуюся с неба, девушку, быстро шагавшую по полю в его сторону, с расплетенной косой и расстегнутой кофточкой, откуда притягательно смотрелись загорелая короткая шея и тугие, хорошо сформированные девичьи груди. Она остановилась в двух шагах от него. Нагловато-смелый взгляд голубых фиалок-глаз цепко охватил его тело, проникая в самое сердце, которое учащенно забилось. Свежий ветерок из видимого отсюда леса, не успевший еще нагреться жарким солнцем, нагло трепал ее светло-желтые кудри, вздувал кофточку, показывая контрастный белый пояс верхней части живота, приподымал короткую юбочку, стесняясь показать интимные места…

Вернулась тетя Поля, и пленка картины оборвалась, как часто бывает в сельском клубе при демонстрации старого фильма на самом интересном месте. Она продлила эмоциональный рассказ о своей первой детской любви. – Мы поехали с мужем к его друзьям на свадьбу их сына в курортный город Хмельник. В фойе, где собирались свадебные гости, увидела мужчину среднего роста в красивом дорогом костюме и с модной прической темно-русых волос, он стоял к нам боком рядом с черноволосой красивой женщиной и что-то ей тихонько говорил. К нему подбежал мужчина и они, обнявшись, стали что-то выкрикивать. У меня в ушах зазвенел Сашкин голос, не зазвенел, а колоколом забил, почувствовала, что-то внутри обрывается во мне, шагнула к нему, а он, видимо, под моим взглядом резко развернулся, и я попала в его объятия, минут пять целовались без слов. Нас окружили гости и с любопытством смотрели на разыгранную сцену торжества детской любви, а наши супруги с недоумением глядели друг на друга. На свадьбе я часто танцевала с этим симпатичным мужчиной, недавно защитившим докторскую диссертацию, пристально на него глядела и поняла, что продолжаю любить не этого человека, а того маленького, худенького, босоногого Сашеньку в штанишках из мешка на одной шлейке, неумело, но вкусно целовавшего меня.

– Насколько я понял, парнишка тот из Тарнавки, фамилию не забыли?

– Фамилию не помню, что-то на – ский, – цкий.

– Корницкий, наш земляк, ученый.

– Видимо, он.

Саша внимательно слушал рассказ тети Поли, не забывая о вкусных оладьях с козьим сыром, а она благодарно на него смотрела, как на своего проголодавшегося ребенка. Он понял, что имя Саша вызвало у нее воспоминания о первой необыкновенной детской любви, и чувствовал свою вину за появившуюся в ее глазах печаль, поэтому решил переключить разговор на другую тему и задал вопрос:

– Тетя Поля, вы не знаете, случайно, Исаака Кривошею?

Она ответила вопросом на вопрос:

– А зачем вам этот старый больной человек? Конечно, знаю, он живет в частном доме вместе с сыном, недалеко от меня, могу познакомить.

Саше показалось, что она с кем-то попутала, но тут же услышал:

– Кривошея – это кличка, привез ее из Украины, а молодого зовут Иосиф Исаакович.

– Кто из них ученый?

– Старый – ветеран труда, инженер-мастер, у него много наград трудовых, сын под именем отца пишет в журналы и даже книжку написал, поэтому отцовская кличка пристала. Среди бывших местечковых евреев по этому поводу говорят, что он немного цидрейт, не знаю, как точно это слово перевести.

Саше оно было знакомо, нередко Алексей Иванович называл им ученых с повышенной самооценкой, но здесь, видимо, псевдоним Иосифа сыграл главную роль. Он почему-то вспомнил, что украинцы-недоброжелатели шефа порой называли немного жидок, а русские – бандеровцем. Саша не заметил, что тетя Поля ушла и снова вернулась.