Светлана Макаренко - Мадам [СИ]

— Да, но как он туда попал, мой роман? Я же не показывала его никому, он уже полгода лежит в столе. Я дописала его за два дня до именин Ясика, в августе… Потом мы все заболели этим осенним гриппом, еле выбрались из его лап. Мне было не до романа, и вообще, я ничего не понимаю!

— Это я, я послал твой роман во Францию, по Интернету, успокойся! — Он улыбался, как всегда, одними уголками губ, только темные смородины глаз вспыхивали золотистыми огоньками.

— Как?! — она всплеснула руками. — Ты и меня не спросил? Там было столько ошибок, финал небрежен, разве же можно было!! — Он прищурился:

— Можно, можно. Пока Вы блаженствовали и скорбели на одре болезни, я совсем немного подправил Ваш трагично-занудный финал, Мадам. Вы не сердитесь?

— Нет, — она окончательно растерялась. — И что же там, в финале, теперь?

— Вероника может увидеть Париж. Так же, как и ты. Ее пригласил туда профессор Дементьев. Программа-игра Вероники понравилась разработчикам французского филиала корпорации «Apple». Это просто. Также как и то, что твоя книга понравилась издателям «Аshett». Они пишут, что ты — удивительный человек, вот здесь, послушай, я читаю: «твой стиль поражает одновременно современной смелостью, и изяществом слога, присущим прежде только классическим романам прошлого столетия».

— Слишком пышные слова, не находишь? — она смущенно пожала плечами. Ей было зябко и она натянула одеяло повыше и положила подбородок на колени. — Что там еще сказано?

— Сказано, что ты для них — истинная Madame de literature. Они приглашают тебя в Париж, недели через три, для подписания договора, если тебя устроит перевод. Ты выиграла их скромный грант на издание лучшего иноязычного романа для подростков. Они и не ожидали, что в России еще существуют такие таланты. — Это невозможно! — она закашлялась от смущения. Он тут же подал ей стакан с водой, спокойно сказав:

— Это просто. Также просто, как и то, что у тебя сиреневые глаза.

— Фиолетовые, дорогой, — она обняла его. — Что мне делать теперь, скажи?

Он пожал плечами:

— Вставать с постели. Завтракать. Будить Ясика. Читать перевод. Ехать в издательство. Заниматься оформлением визы. У нас всего недели две в распоряжении, а дел на два месяца. Мы не успеем, Мадам. Нужно поторопиться…

Они поторопились. Приехали во Францию в середине мягкого, дождливого декабря. Страна ее детской мечты готовилась к Рождеству. И навсегда околдовала собою и ее саму, и мужа, и сына Ясика. Пятилетний, восторженный, непосредственный светловолосый карапуз, странно-темными ореховыми глазами и улыбкой во весь рот, влюбился в новую страну тут же, едва они сошли с трапа самолета. Он не озирался испуганно, услышав вокруг незнакомую речь. Просто склонил голову на плечо отцу и закрыл глаза.

— Ясик, ты устал? — шепнула она, встревожено потрогав его за рукав, — Головка не болит?

— Нет, мама. — Сын блаженно улыбался. — Все тут песенку говорят.

— Что? — не поняла она.

— Мама, не мешай! — он махнул пухлой ручкой. — Я тут песенку слушаю. Ты же дома часто песенкой говорила.

Она пожала плечами, улыбнулась про себя. Но потом часто вспоминала слова сына. Именно его детское, тонкое восприятие французской речи, как музыки, облегчило им с мужем первые шаги на Земле ее давней Мечты. Здесь все было не очень просто, но совсем не вселяло в душу чувства безысходности, которое охватывало ее так часто и беспричинно на родине.

В Париже их закружил с первых же дней неудержимый водоворот издательской суматохи. «Ashett» заключало контракт, знакомило Ее с переводчиками и своими пожеланиями, обговаривало условия презентации, помогало подыскивать жилье. Агентом издательства, опекавшим их персонально, была темноволосая девушка по имени Марис, как выяснилось позже, креолка: мать ее была родом из Туниса, отец — коренным марсельцем. Тараторя без умолку, Марис то и дело мешала тунисские словечки с типичным арго марсельских доков. Смеха ради. Вообще то она говорила по французски c редкостной безупречностью: несколько лет преподавала язык и стилистику речи в одном из коллежей Сорбонны.

Марис тотчас настоятельно посоветовала искать жилье в пригороде, там оно было дешевле. Промаявшись почти сутки в нарядно-безликом номере гостиницы и несколько ошалев от не прекращавшегося днем и вечером дорожного шума, от суетливой беготни, от ярких рождественских витрин магазинов и бутиков, от улыбок, спешащих по своим делам, но неизменно вежливых парижан — супруги, вместе с вездесущей Марис, остановили свой выбор на Medon'е.

Это уже давно была не совсем окраина столицы, но все же и — не ее центр. Богемные представители искусства, театра и литературы, члены Академии Бессмертных выстроившие тут свои особняки и виллы, (старательно отгороженные коваными решетками и шпалерами вьющихся осенних роз, актиний и жимолости от посторонних глаз!) редко показывались на улицах, ибо предпочитали проводить время в ночных клубах и барах столицы или на пляжах Канна и Ментоны, а когда появлялись в овеянном прошлой литературной славой городке, то их «медонские вечера» проходили весьма тихо и мирно: возможно, они попросту отсыпались от бурно проведенных где-то вдали будней.

Домик в два этажа, на самой окраине Медона, с двумя ваннами и четырьмя уютными комнатами им сдала седая старушка-привратница, мадам Мишлен. Владелец особняка, одинокий журналист, старый знакомый Марис, уже два года, как уехал в Тунис, писать репортажи для «Фигаро», и не думал возвращаться, по крайней мере, еще лет шесть — так длинен был его контракт.

Аванс за аренду, выплаченный не самими съемщиками, а знаменитым парижским издательством по кредитной карте, — в лице Марис —, показался седовласой, худенькой консьержке в соломенной шляпке и потертых коралловых бусах на жилистой шее, более чем солидной гарантией добропорядочности ее новых жильцов, и она без колебаний впустила их в дом.

Ясик мгновенно облюбовал себе крохотную комнату наверху, на потолке которой было нарисовано море с плывущим по нему корабликом с кривобоким парусом. Мадам Мишлен, пояснила, что кораблик, парус и море нарисовал на потолке прежний хозяин для своей малютки-дочки. Но потом господин журналист уехал в Тунис, а его жена с дочкой Катрин в Гавр, к своей матери. Это было два года назад. С тех пор в этой комнате больше никто не жил. А жаль! Маленькая Катрин так любила мечтать о путешествиях, глядя на этот потолок!

— Теперь я буду тут все мечтать! — краснея пухлыми щечками, пролепетал Ясик, и, подведя отца к кровати, тотчас забрался на нее, закинув ручки за голову и глядя на потолок. Пять минут спустя он уже спал, беспробудно, как и все малыши, а несколько смущенные и растерянные родители пытались растормошить его, чтобы снять одежду.