Фрэнк Харди - Легенды Бенсонс-Вэлли

Мэйбл вышла из спальни, взяла тарелку Жадюги и положила на нее из кастрюли три большие дымящиеся картофелины. Потом начала резать баранину. Я заметил, что платье на Мэйбл то же, какое было в день нашего приезда в Бангари. В лице ее, во взгляде и поведении не было и тени сожаления или стыда; наоборот, она словно гордилась тем, что произошло.

Она без единого слова или взгляда поставила перед мужем тарелку. Жадюга принялся есть, а Мэйбл подала еду мне. Потом положила четыре картофелины и особенно большую порцию баранины в тарелку Арти. Его все еще не было. Наконец высокая фигура моего приятеля появилась в дверях. Не скрывая нежности, Мэйбл смотрела на Арти. Он отвел глаза и даже чуть покраснел — так мне показалось. Он вошел как-то неуверенно и сел за стол. Не поднимая головы, взял соль и перец и начал есть.

Я украдкой наблюдал за ним. Почему-то мне очень хотелось, чтобы он потребовал, как всегда, маринаду и всего прочего. Но он молчал.

Мэйбл наложила еды в свою тарелку и вышла. Скоро она вернулась. Она несла судок для приправ. Это был тот самый судок для приправ, который мы видели в витрине магазина в городе. Она держала его перед собой кончиками пальцев, как священник чашу. Все три бутылочки были наполнены. Мы, трое мужчин, удивленные — правда, каждый по-своему, — следили за Мэйбл. Она поставила судок на стол.

Жадюга Филлипс сидел, сжимая в кулаках вилку и нож. Рот его превратился в узкую полоску, словно застегнутый застежкой «молния», челюсти были сжаты, жилы на шее напряглись. Он хотел что-то сказать, но губы его шевелились беззвучно, как у немого.

— Возьмите маринаду, мистер Макинтош, — предложила Мэйбл.

— Большое спасибо, — ответил Арти.

Обычная издевательская улыбка тронула его губы, но глаза тут же засветились лаской и благодарностью. Он медленно потянулся за маринадом и увидел наконец искаженное яростью и болью лицо старого Жадюги.

— Уж очень я люблю эту приправу! — сказал Арти и положил себе маринаду на тарелку.

Мэйбл наклонилась и повернула судок кругом.

— Чатни и горчица тоже есть, — сказала она и снова занялась едой.

Стояла зловещая тишина. Филлипс проглотил кусок-другой и с усилием выговорил:

— В поле можете не ходить. Я выпишу вам чек и так.

Что ж, меня это вполне устраивало. У Арти задрожали мускулы на лице, но он не нашелся, что сказать.

Я сосредоточенно, словно это занятие поглотило все мои мысли, доел завтрак и, не дожидаясь добавки или чашки чаю, вышел из-за стола.

Скоро и Арти явился в сарай. В руке он держал чек.

— А как с теми двумя фунтами? — почти безучастно спросил я.

— Что толку спорить со старым ублюдком, — сказал он. Похоже, ему теперь наплевать было на деньги.

Мы стали укладывать чемоданы. Я покончил с этим первый и пошел к воротам.

Выйдя за ворота, я остановился и оглянулся. Арти Макинтош выходил из сарая. Из окна дома донесся голос Жадюги.

— Можешь ездить в город, когда хочешь! — говорил старик. — И можешь покупать всякие вещи — занавески, линолеум и что еще вздумается. И вот тебе десять фунтов, девочка. Поезжай в Мельбурн в понедельник и привези домой сына…

У дома Арти помедлил, посмотрел на входную дверь, нерешительно поставил ногу на ступеньку веранды, но тут же повернулся и заспешил ко мне.

Мы двинулись в путь; Арти все оглядывался назад. Краем глаза я заметил — у перил на веранде появилась Мэйбл; она медленно подняла руку и помахала, как бы прощаясь с любимым, уходящим навсегда.

Арти обернулся и тоже стал махать рукой, и так стоял, пока Мэйбл не скрылась в доме. Тогда рука его тяжело упала. Я зашагал дальше. Догнав меня, он остановился и поднял руки и глаза к небу.

— Господи, какое идиотство! — воскликнул он, словно жрец на богослужении. — Ну и идиотство!

Всю дорогу до бангарийской гостиницы мы шли молча, поглощенные каждый своими мыслями. Меня так и подмывало поскорее найти попутную машину и сразу махнуть в Бенсонс-Вэлли. Бангари опротивел мне до чертиков; и потом, если уж ты повернул в сторону дома, не терпится поскорее добраться туда.

— Выпьем сначала, — предложил Арти. — Все равно надо получить деньги по чеку и расплатиться с Мерфи.

Мы вошли в бар. Мак отдал чек миссис Мерфи и спросил пива. Увидев подпись на чеке, трактирщица так и взвилась.

— Фу, мерзость какая! — Она с грохотом выдвинула ящик кассы. — Он ей в деды годится! Грех это, грех!

Грех был излюбленной темой миссис Мерфи; она откровенно высказывалась против всех разновидностей греха, исключая только злоупотребление спиртными напитками, поскольку тут могла зайти речь о посетителях бара ее супруга.

— Старое, грязное животное! Да и она не лучше! Я сразу сказала мужу: это никудышная девка!

— Вам ли судить? — сказал Арти Макинтош, отрываясь от кружки. — Каждый живет, как может. Всяко бывает на свете.

— Вам-то лучше знать! — ответила миссис Мерфи. — Я ведь видела вас тогда с ней на кухне.

— Ну, ты, старая сука! — оборвал ее Арти. — Не распускай язык. Кончай со счетом и можешь не желать нам удачи — ты сама в жизни удачи не увидишь.

Он оставил недопитую кружку на стойке.

— Пора нам, друг, домой, в Бенсонс-Вэлли, там хоть пива приличного достанешь.

Миссис Мерфи умолкла, словно онемела, — небывалый случай в ее практике. Мы забрали сдачу и скоро поймали грузовик, направлявшийся в Мельбурн.

Мы молчали. Грузовик, слегка подпрыгивая, несся мимо холмистых овечьих пастбищ к Бенсонс-Вэлли.

Мне по-прежнему не верилось, что странные события на ферме в самом деле произошли. Арти Макинтош сидел унылый и задумчивый.

Мы миновали ближайшую к Бенсонс-Вэлли деревню. Знакомая придорожная пивная была для меня как бы пограничным столбом, и я отдался радости возвращения домой. Мы поднялись на плато; по бокам потянулись пустынные, открытые ветрам поля.

И вот на краю крутого склона внизу мы увидели зеленую долину, напоминающую пестрый ковер чудесного рисунка и яркой расцветки. Темно-зеленые пятна полей люцерны, бледно-зеленые луга, густо-красные и коричневые пашни, и все это просвечивало сквозь голубоватую вечернюю дымку.

— Красиво, а? — не выдержал я.

— Угу, — шофер рванул рычаг скоростей на спуске.

Арти все молчал.

Белый дым из труб молочного завода. Черный паровозный дым, тянущийся от станции в южном конце долины, там, где выемка. Серебристые и красноватые железные крыши. Таинственно мерцающие огоньки отдаленных ферм.

Где-то залаяла собака, сгоняя коров на дойку; послышался топот и удары по мячу — играли в футбол; уже видны стали вязы, намечающие контур Мэйн-стрит. Промелькнула вывеска:

Машина, погромыхивая, спускалась с холма; дорога теперь вилась между вязов.