Михаил Сегал - Рассказы

— Ну как минимум это что-то в воде. Наверное, когда голы забивают.

— А регби?

Она опустила глаза и съела помидорину.

— Пойми, я, правда, спортом — не очень. Я знала, что такое гандбол — просто забыла.

Он стал серьезен.

— Невозможно забыть, что небо голубое, что птицы летают. Если бы ты действительно знала, не забыла бы.

— Но мне просто про него никто не рассказывал.

— Мне тоже. Есть такие вещи, которые сами в тебя входят с детства. Тебя же никто не учит, что трава — зеленая, что снег — белый, что поезд стучит колесами. Это все как-то вокруг присутствует… Все детство по телеку гандбол шел!

— В мое детство — нет.

Он задумался. Дожевал последний кусочек сыра и спросил:

— Значит, ты и женский хоккей на траве не знаешь?

— Ну прошу, не надо меня подкалывать, пожалуйста! Да, я — дура, не увлекаюсь спортом, но зачем издеваться?

— В чем издевательство?

— Я прекрасно знаю, что такое хоккей. Это — на льду с клюшками. И, в отличие от футбола, в него женщины не играют… А на траве — это совсем смешно. Как они могут там скользить? Ты меня совсем за дуру не считай.

— Забудь, — сказал он и потянул ее к себе.

— Опять? Какой ты ненасытный.

Утром, устав от продолжавшейся всю ночь сладкой звериной борьбы, они лежали на полу среди простынь, чашек с кофе и бокалов с вином.

— Как будто всю жизнь тебя знала, — сказала она, — я так сильно чувствую, сколько всего нас объединяет.

— Сколько? — спросил он и поцеловал ее.

— Вот столько, — развела она руками, — ты смотришь на меня так, как мне хочется, трогаешь, как мне хочется… Ну и это…

— Что? — улыбнулся он.

— Это… Тоже. Как мне хочется.

— А твой прежний парень? Он… Как был в этом смысле?

— Прошу тебя, давай не будем. Это было давно, и он был совсем юный, мой ровесник. У него не было такого жизненного опыта, такой чуткости… Вот только тебе со мной, наверное, не очень интересно… Я даже не знаю, что такое гандбол. Но я исправлюсь, сегодня обязательно посмотрю в Интернете.

— Посмотри, — сказал он и нежно укусил ее за бок.

— Ай, — она взвизгнула, — ты кусаешься, как зверь настоящий! Как акула! Не вырваться!

Продолжил кусаться.

— Почему тогда, как зверь? Получается, как рыба.

— Но акула же — не рыба, — она сладко застонала.

Он остановился.

— В каком смысле — не рыба?

— Ну, она выглядит, как рыба, а реально: у нее же есть легкие, она… щас, подожди… Млекопитающееся!

— Млеко… что?

— Млекопитающееся! Как кит. Киты ведь тоже плавают, но при этом — не рыбы!

Он отпустил ее.

— Ты с дельфином не перепутала?

— Кого? Кита?

— Нет, акулу.

— Нет. Акула — это морской хищник с зубами, с плавником таким, а дельфины — гладкие, добрые, есть даже дельфинарии.

— Правильно, и кто они?

— В плане?

— Ну, какой вид животного?

— Рыбы? — неуверенно сказала она и, наткнувшись на его взгляд, добавила: — Я могла, конечно, спутать. Может, я болела, когда это проходили? В Интернете обязательно посмотрю.

Бессонная ночь давала себя знать. Он клевал носом у монитора, периодически просыпаясь и обнаруживая перед глазами вчерашнюю фотографию однокурсницы с ледорубом.

Свернув фото, ушел в туалет, заперся, сел на унитаз и решил выспаться. Это был старый, проверенный и, собственно, единственный способ прийти в себя: дремать в офисе строго запрещалось.

Приснились густые июньские луга, пасмурный полдень и они вдвоем в траве. Солнце остановилось за облаками, время не двигалось. Ее тело было как эти луга: в него можно было падать, им можно было укрываться, дышать, оно было гибче травы и моложе едва начинавшегося лета. Вдруг вдалеке послышались глухие раскаты грома. Он посмотрел поверх цветов, увидел стремительно приближающийся плавник акулы и проснулся. В дверь стучал его коллега Олег, тот самый, с которым обсуждали измены и семейную жизнь.

— Старик! Ты тут? Жив еще?

Это означало, что босс приехал и было бы хорошо вернуться на рабочее место.

Казалось, что машины за окном припаркованы, но на самом деле они слегка двигались. Начиналась самая главная, самая длинная в неделе пятничная пробка.

Они сидели в другом кафе, потому что идти во вчерашнее было неудобно: официанты к концу вечера уже косо поглядывали.

Она гордо достала из сумочки зубную щетку:

— Я рада, что у нас все серьезно.

— А раньше у тебя было понарошку?

— У меня — нет. Но он… Он был мой ровесник, я тебе уже говорила. Ну и ты понимаешь, ему был нужен только секс.

Он не сводил глаз с мурашек на ее шее, с упругой мышцы, натянувшейся от уха до слегка обнаженной ключицы. Ее коленка, даже не касаясь его под столом, обжигала и дорисовывала в воображении вторую, слегка отведенную в сторону.

— Ты — другое дело… Взрослый, спокойный, ты со мной разговариваешь… А, вот! — неожиданно вспомнила она. — Смотри! — и достала распечатанные страницы. — Акула — самая древнейшая из рыб, обитающая… и так далее, и так далее. Рыб! Ты был прав! С тобой я становлюсь умнее!

Перегнувшись через стол, она поцеловала его — коротко, но так, что он успел опьянеть от запаха ее молодой кожи.

— А гандбол? Еще один поцелуй за гандбол.

— Ой, — смешно поджала губку она, — я не успела посмотреть, работы много было. Можно у тебя дома?

Он не ответил, а только взял ее за руку и повел к автомобилю. Восхищенная уверенностью зрелого мужчины, она оставила на столике фотографии зубастых акул: живых, остервенело бросающихся на жертву, и мертвых, с отрубленными плавниками, безжизненно валяющихся на берегах и палубах.

Пока они целовались в пробке, солнце над Волоколамкой почти село.

— Как же я люблю Москву, — сказала она, — с детства здесь живу, каждый уголок знаю, и с каждым местом что-то связано.

— Например?

— Например, в том кафе, где мы сидели, я обмывала машину с подругой. На открытой веранде. Была хорошая погода… Сентябрь… И листья падали прямо к ногам. Я подумала: как прекрасно, что мы живем в этом городе, что у нас все здорово, что можно куда-то мчаться на новой классной машине, а потом просто выпить кофе на веранде. Счастье в простых вещах.

— И сколько стоила простая вещь? Или в кредит взяла?

— В кредит. Это ведь тоже классно: вроде ты еще молодая, вся жизнь впереди, а можно взять машину и уже ездить…

— Или стоять в пробках… Волоколамка у тебя с чем связана, с чем ассоциируется?

— С пробками, — засмеялась она, — кстати, почему ты не слушаешь радио?

— А почему я должен его слушать?

— Ну все же в машине слушают… Я вот — постоянно. И в плеере, когда гуляю, и дома… Я не могу, когда тихо.

— А я не могу, когда музыка. И вообще: можно объяснить, почему ты что-то делаешь, а как объяснить, почему ты чего-то не делаешь? Например, многие спрашивают: «Почему ты не куришь?» Вот как я им объясню?