Халлдор Лакснесс - Званый обед с жареными голубями: Рассказы

Как все истинные гурманы, он не был толст. Костюм плотно прилегал к его фигуре, он был сильно надушен, носил кольцо с огромным брильянтом, которое, хотелось думать, при близком рассмотрении не окажется стекляшкой. Его гладко причесанные голубовато-серые волосы и выражение лица говорили о том, что человек этот долго уже подвизается на ниве международных культурных связей.

Подойдя к столу, он опустил уголки рта, вытащил монокль, энергично вставил его в глаз и только тогда стал брезгливо рассматривать угощение. Покрутив голубя во все стороны, словно собираясь анатомировать птицу, он сказал:

— Жареные голуби, да-да-да. Доводилось видеть еду и получше.

С этими словами он жестом отверг голубей. Кто-то отпустил замечание, что, должно быть, господин большой привереда.

— Голуби — птица не поющая. Они воркуют. Они из куриной породы. Я полагаю, господа, вам всем известно, что поющая птица вкуснее. Мы, живущие на юге, едим только поющую птицу.

— Должно быть, не все на юге едят поющих птиц, — вставил кто-то из присутствующих.

— Не все? Кто же это не ест поющих птиц на юге? — переспросил гурман. — Спросите у кардиналов. Мне нет дела до того, что провинциальные епископы из захолустья на севере едят кур. «Только жареные голуби» — так принято говорить у нас на юге.

— А что это значит?

Обладатель монокля ответил:

— Тысячи миллионов поющих итиц летают над страной весной и осенью, весной они улетают в страны обетованные, осенью возвращаются. Их гонит и влечет любовь и вера, поэтому они поют, поэтому их мясо такого прекрасного вкуса. Мы ловим их силками. Нанизываем живыми на вертела, по двадцати штук на каждый. Над огнем они растопыривают лапки и выпирают грудки. Жарить их нужно на умеренном огне. Сначала обгорают перья, а потом постепенно прожаривается мясо. Какой запах, господа!

Затем, предаваясь воспоминаниям об этих восхитительных минутах, он закрыл глаза, сложил кончики пальцев, приложил к губам и причмокнул.

Не прошло и много времени, как большая часть собравшейся публики осовела, у них, как у знакомых уже нам бедолаг, появились пробки в ушах, и они почти ослепли, причем, ослепшие и оглохшие оказались в привилегированном положении.

Особы с зычными голосами, задававшие тон разговору, давно уже оставили попытки расслышать, что говорит собеседник, большинство гостей перестали задавать друг другу вопросы. А присутствующие здесь несколько исландцев вообще утеряли дар речи и только протяжно тянули одну гласную «а-а-а», да с такой силой, что того и гляди обрушится этот огромный международный отель. Полиция быстро справилась с буянами. Их тут же выставили прочь.

Я заметил, что некоторые уже сердечно прощаются с метрдотелем, одетым в пиджачную пару, я тоже последовал их примеру, но при этом попросил его оказать мне любезность и представить хозяину.

Метрдотель спросил:

— Для чего он вам? чего-нибудь недополучили?

— Боже упаси, все в полном порядке. Я только считаю неловким не поздороваться с ним и теперь, уходя, не сказать «до свидания». Я считаю своим долгом поблагодарить хозяина, так, во всяком случае, меня учили.

— Уверяю вас, — сказал метрдотель, — хозяин обойдется и без вашей благодарности.

— Я с удовольствием засвидетельствую ему свое почтение и скажу, как прекрасно удался этот праздник, — настаивал я.

— Боюсь, что хозяин сейчас занят, у него срочное дело. Он как раз собрался гладить мои воскресные брюки. Ну, если вы придаете такое значение…

Он окликнул посыльного мальчика в униформе, велел ему захватить мою шляпу и показать дорогу.

— Куда? — спросил мальчик.

— В покои «люкс», — ответил метрдотель.

Юноша провел меня через какую-то боковую дверь, мы миновали банкетные залы и пошли по длинному коридору-лабиринту.

Судя по всему, этот замечательный отель управлялся предприимчивой и энергичной рукой, было продумано и учтено все, даже то, что и монархи путешествуют, и короли также нуждаются во сне. Огромная, дорогой работы золотая корона светилась над белой двустворчатой дверью. Посыльный ввел меня в королевские апартаменты, взял мою шляпу и сам повесил ее на крюк, поскольку пажей поблизости не оказалось. Затем мальчик вошел в гостиную, чтобы доложить о моем прибытии. Он тотчас вернулся, сообщил, что я могу войти, — и, поблагодарив за чаевые, исчез. Я постучал в дверь. Издалека донесся слабый, как бы озабоченный голос.

— Войдите.

Гостиная, куда я вступил, не отличалась особой пышностью, подобающей для знатных гостей отеля, за исключением разве стульев в стиле а-ля Людовик XV, стоявших у стен.

На полу два потрепанных дорожных чемодана, с которых мокрой тряпкой недавно вытерта пыль. Замки поржавели и, видимо, были не очень надежны, один из чемоданов перевязан веревкой. Пожилая женщина в платье из черной тафты сидела на стуле в стиле рококо, держа ноги в тазу с водой. Посреди огромной комнаты — гладильная доска, над которой склонился мужчина и чугунным утюгом гладил брюки. Всюду на украшенных вензелями и позолотой стульях были разложены брюки, масса брюк. Мужчина роста был небольшого, щуплый, в летах уже, бледный, глаза черные с покрасневшими веками. Те редкие волосы, которые сохранились у него около ушей, были черны, как и усы.

Я поздоровался.

— Добрый день, — ответил гладильщик, целиком поглощенный своей работой, но все же довольно приветливо. — Пожалуйста, садитесь. Чем могу быть вам полезен?

— Я разыскиваю знатного хозяина, — сказал я. — Это вы?

— Я привожу в порядок брюки для людей, — произнес старик, застенчиво улыбаясь, и спросил:

— Может, и вам погладить?

— Это вы, тот, кто…

— Мне исполнилось сегодня семьдесят. — Гладильщик сбрызнул водой брюки, под горячим утюгом зашипело, пошел пар.

— Простите, это ваша супруга? — спросил я.

— Иногда меня именно так величают, — сказала женщина. — Извините, видите — у меня совсем плохо с ногами.

— Я хочу поблагодарить вас за то удовольствие… — начал я. — Мне никогда не доводилось присутствовать на таком банкете и вряд ли когда-нибудь доведется.

— Бог милостив, — сказала женщина.

— Я пригласил всех по телефонному справочнику, — сказал гладильщик.

— Могу я спросить, откуда родом такой великодушный человек?

— Оттуда, сверху, — ответил мужчина по-датски, без тени тщеславия и погрузился в работу.

Это типично датское выражение весьма своеобразно. Оно может соответствовать и английскому «с высоты», имея в виду при этом двоякий смысл: «с потолка», «с неба».

Но самое примечательное то, что это датское выражение еще означало «из Исландии».

— А как вы себя чувствуете в этих роскошных покоях?

— Так себе, — ответил мужчина, нисколько не удивленный. — Это апартаменты главы государства. Послушай, жена, это не моя ошибка. Пусть в бюро обслуживания отвечают. Я надеюсь, мы никому не помешали.