Владимир Гофман - Персиковый сад (сборник)

Кто и когда обучал ее правилам поведения в храме, оставалось для всех тайной. Точно не отец Сергий, который всеми силами старался перевоспитать непокорную старуху, что ему, к сожалению, мало удавалось. Но именно тот неизвестный наставник, по всей видимости, своей злою волей внушил Агнии ненависть к прихожанам. А может, само собой так получилось, безо всяких наставников. Мало ли недобрых старух встречают людей на пороге в церковь, а если уж говорить без обиняков, так на дороге к Богу! Теперь, к счастью, их стало меньше, а в девяностые годы – о-о-о! И никто им не давал власти, но они повсеместно каким-то странным образом узурпировали ее.

Представительницей этой уходящей в небытие когорты была Агния. Стоило войти в храм молодой женщине, как старуха тут же ополчалась на только что преодолевшую психологический барьер беднягу. Все в вошедшей было, по мнению Агнии, не так – и одежда, и лицо, и мысли. Юбка слишком короткая, губы чрезмерно накрашены, а уж если еще и голова не покрыта – ну, это просто конец света! Жителям Содома и Гоморры легче было простить грехи, чем бедной прихожанке. Горе тебе, зашедшей в брюках в храм Божий поставить свечку! Горе тебе, приложившейся к иконе, не стерев с губ помады! Горе тебе, не надевшей летом чулок или колготок и блузки с длинными рукавами! Синим пламенем гореть грешнице в аду в жизни будущей, а в этой – пылать от стыда перед теми, кто уже прошел Агниево чистилище.

Что стояло за этой патологической нелюбовью? Зависть к молодости? Тоска по комсомольскому прошлому, когда она, комсорг кузнечного цеха, имела маленькую, но власть над людьми, которой лишилась, выйдя замуж за пьяницу формовщика из соседней литейки, учившего ее уму-разуму, таская за косы? Чужая душа – потемки…

Никакие вразумления клириков и самого настоятеля не имели успеха. Отец Сергий много раз намеревался отстранить старуху от подсвечников, но не делал этого по причине особенной аккуратности Агнии – лучше ее никто не чистил подсвечники и мраморный пол, залитый после службы воском. Да и не было никакой гарантии, что отстраненная от обязанностей дежурной зловредная старуха не станет нападать на прихожан по-прежнему. Из храма же ее не выгонишь!

– Молчи! – сурово хмуря брови, говорил настоятель. – Слышишь, Агния? Не умеешь с любовью к людям подходить, так хоть молчи уж!

Не тут-то было. Старуха, безо всякого выражения уставясь в скандинавскую бороду отца Сергия, согласно кивала. Но стоило в притворе появиться более-менее современно одетой женщине, зомбированная Агния, забыв все на свете, устремлялась в атаку.

Так и появилась вышеозначенная записка. Сторожа не преминули воспользоваться разрешением настоятеля и, случалось, выводили под белы руки разбушевавшуюся Агнию на паперть, где придерживали некоторое время, пока боевой пыл воинствующей старухи не остывал.

Немало нареканий по поводу строптивой дежурной выслушивал от прихожан настоятель. Но терпел. Однако были у Агнии еще два пунктика. Первый: она никому не разрешала самостоятельно зажигать свечи – буквально выхватывала их из рук прихожан и мгновенно куда-то прятала.

Люди жаловались. Отец Сергий ругался.

– Зачем ты это делаешь, объясни?! – безнадежно спрашивал он у старухи.

Агния молчала, тупо глядя ему в бороду.

Сторожа и на сей счет получили особые указания. Да разве углядишь? И опять жалобы.

– Батюшка, ваша глухонемая бьет людей по рукам!

Действительно, свечи Агния отнимала без слов, причем не делая различий по полу. Грозно сопел отец Сергий и ругал от бессилия сторожей. Но все оставалось без изменений, пока не появился в храме иеромонах Иннокентий. Какое-то время он присматривался к Агнии и даже о чем-то с ней беседовал наедине. Все стали замечать, что строптивая старуха благоволит иеромонаху: и принос ему от своих щедрот пополняет, и благословение у него чаще, чем у других, берет да и смотрит на него с тихим умилением.

Самого же отца Иннокентия особенно возмущал второй пунктик Агнии, заключающийся в следующем. Тогда еще не было указа архиерея, запрещающего собирать пожертвования во время службы. Кто-либо из причта, чаще староста, брал благословение и обходил храм с блюдом, куда и складывались посильные пожертвования прихожан. Чаще это была мелочь. На всенощном бдении едва ли не постоянно с блюдом ходила Агния. Бывало, кто-нибудь не положит монетку, так она станет напротив него и стоит молча, пока нерадивый не раскошелится. За что настоятель называл ее мытарем.

Ладно бы только это. Бессовестная старуха ссыпала собранное в жертвенники, как нарочно, в самые ответственные моменты богослужения, так что звон стоял по всему храму.

И вот как-то раз на полиелее, когда вспыхнуло всеми лампами двенадцатиярусное паникадило и священство вышло из алтаря под торжественное пение «Хвалите имя Господне», Агния принялась за свое, и грохот ссыпаемых в жертвенники монет заглушил чудные слова Псалтири.

Иеромонах Иннокентий поморщился-поморщился, а потом обратился к настоятелю:

– Отец Сергий, благослови отлучиться на минутку.

– Сейчас?

– Именно сейчас.

– Ну, отлучись, коли надо, – разрешил удрученный звоном мелочи настоятель и пожал плечами, дескать, другого времени, что ли, не нашел?

А вот, значит, не нашел. Все видели, как иеромонах подошел к Агнии и что-то прошептал ей на ухо. Старуха замерла, огляделась по сторонам и неожиданно быстро растворилась среди народа, а отец Иннокентий так же тихо вернулся на свое место слева от настоятеля, так как был третьим по хиротонии.

– Что ты ей сказал? – спросил отец Сергий, когда вернулся после помазания прихожан в алтарь.

– Да так… – неопределенно ответил иеромонах.

– Что значит – «так»? Скажи все же.

– Ну, я сказал ей, что Бог за звоном денег молитву не услышит.

– И все?

– Все. Что тут еще добавишь?

Настоятель с подозрением посмотрел на отца Иннокентия и недоверчиво покачал головой.

Пономарь Мишаня Звонцов был малый не промах. С детства себе на уме. Частенько настоятель, качая рыжей скандинавской бородой, говорил: «Ну и рыба ты, Мишка, ой, ну и рыба!» Что отец Сергий разумел под словом «рыба», оставалось только догадываться. Все и догадывались, потому что для своих тринадцати лет мальчишка был шибко шустрый и на редкость хитрый. Правда, хитрость его вся была на виду. Но она явственно год от году развивалась и крепла – сию эволюцию наблюдали храмовые работники, знавшие Мишаню с младых, так сказать, ногтей, которые со временем превращались в весьма острые коготки.