Артуро Пьетри - Дождь: рассказы

— Вот они бои-то, — сказал один из крестьян. — Пошли бы вы с нами, может, и надумаете своего петуха выпустить.

Только теперь Хосе Габино заметил, где очутился, вспомнил, что собирался делать. Он же шел к реке, зажарить петуха. А здесь нельзя, слишком много народу. Вернуться надо, поискать местечко поукромнее.

— Ах, черт возьми! Смотрите, до чего я заговорился, вон куда зашел. А я ведь к куме иду. Я всегда так, чуть о петухах зайдет речь, совсем голову теряю. Говорю, говорю, остановиться не могу.

— Не уходите. Пойдемте с нами. Хоть посмотрите…

«Уходи, Хосе Габино. Что тебе здесь делать? Кто поставит на твоего петуха, все же тебя знают. Только увидят его, сразу смекнут, что краденый. И обязательно выскочит откуда-нибудь мальчишка и закричит: „Хосе Габино — вор куриный!“»

— Пойдемте, — настаивал крестьянин. — Может, подвернется подходящий случай, вы и выпустите своего петуха. Стариной тряхнете.

— Вот как раз этого-то я и боюсь, понимаете ли. Я себя знаю. Как увлекусь, совсем голову теряю, себя не помню. Нет уж. Я лучше пойду.

Уже совсем близко слышались возгласы болельщиков. Они сливались в единый гул, он окутывал все вокруг, стоял в воздухе, будто столб дыма, над тесно сдвинутыми головами, над взлетающими в бурном порыве руками. Хосе Габино подходил все ближе. Узел с петухом он держал под мышкой. Рядом возник чей-то широко открытый вопящий рот:

— Бей, петушок! Давай! Бей, петушок! Давай! Бей, петушок! Давай!

Еще и еще кричащие рты, голоса, вскинутые над толпой руки.

— Десять раз по пять песо!

— Даю.

— Десять раз по пять!

— Даю.

Со всех сторон вздымались руки с вытянутыми двумя пальцами. Внизу, словно тени от ветвей, плясали, бились два окровавленных петуха.

— Рыжий берет!

— Рыжий берет! — повторил Хосе Габино, обращаясь к соседу.

Мелькали бледные лапы, шпоры вонзались в окровавленную грудь. Хосе Габино глядел через головы.

«Рыжий берет. Здорово дерется малыш. Как даст шпорой — насквозь проткнет. Похож. Очень похож на того петуха… На какого петуха, Хосе Габино? На одного из тех, что ты слопал? Уселся на бережку, зажарил и слопал».

Хосе Габино, как все, не сводит глаз с петухов и, как все, волнуется, подпрыгивает, машет руками. Дергается всем телом при каждом ударе. Так же, как человек, что стоит справа от него, как тот, что стоит слева, как тот, что впереди. Болезненно стонет, и стон переходит в крик. Взлетают яростные вопли, сливаются воедино:

— Бей, петушок! Бей, петушок! Давай!

— Рыжий свое возьмет… Он не отступит. Он смелее того. Гляди, как он его клювом-то достает, тот так и дергается. Рыжий свое возьмет. Бей, петушок!

Хосе Габино кричит, не помня себя. Машет руками, как бы направляя удары. Вот он, его петух. Хосе Габино ничего не видит вокруг, кроме петуха, красного от крови, блестящего от крови, в трескучем веере крыльев. Вот он, его петух.

— Десять раз по пять песо на рыжего! — кричит он. Все неистовее кричит: — Десять раз по пять!

Крик его наслаивается на другие, вспухает с ними вместе. Вот он, его петух. И Хосе Габино кричит прямо в орущую красную рожу напротив:

— Десять раз по пять на рыжего!

В рожу напротив, что смотрит на него и не слышит.

— Десять раз по пять!

— Вы только гляньте, что делается! Хосе Габино на петуха ставит.

Голоса угасли. Кажется, будто Хосе Габино стоит один посреди арены.

И не понимает, что он здесь делает, что говорит.

«Куда ты полез, Хосе Габино? Ты забыл свое место. Все тебя знают. Всем известно, кто ты такой. И не поверит никто, что ты умеешь растить петухов, знаешь в них толк, всем известно, что нет у тебя ни сентаво и нечего тебе поставить. Тебя хоть вверх ногами переверни, ни монетки не высыпется».

Хосе Габино подозрительно оглядывается. Надвигает шляпу на глаза, опускает голову. Выбирается потихоньку из толпы, из моря криков. Он не поднимает глаз и видит только чьи-то ноги в альпаргатах, а вот шагают рваные башмаки, пальцы выглядывают из дыр, это его башмаки, его, Хосе Габино.

Петух заворочался в узле.

Шум постепенно удаляется.

— А кабы приняли они мою ставку? Рыжий-то ведь победит. Вот ты бы и разбогател, Хосе Габино. Десять раз по пять.

Он подходит к реке. Камыши стоят рядами, покачиваются высокие головки.

— Я бы поставил на рыжего. И сорвал бы здоровенный куш.

Он развязывает узел. На петуха даже и не смотрит. Устало опускается на камень у самой воды.

— Вот бы у них рожи-то вытянулись, кабы увидели моего петуха. Клюв железный, лапы длинные.

Рассеянно, привычным движением берет петуха за голову, быстро крутит в воздухе. Петух захлопал крыльями в мгновенной агонии.

— Двадцать раз по пять на такого петуха можно поставить.

С каждым словом медленно, словно в дремоте, вырывает Хосе Габино из мертвого петуха пучок перьев, пускает по ветру.

— Вот ты уже и сияешь, Хосе Габино, — говорит с усмешкой.

Черные перья медленно плывут над рекой, тихо опускаются на воду.

Мальчишки шагали по тропинке через луг, насвистывали. Тот, что шел впереди, грыз гуаябу.

Посреди солнечной зелени луга темным холмом вздымалось огромное манговое дерево.

— Смотрите-ка, где спать улегся. А нос-то какой красный, только поглядите.

— Смотрите — Хосе Габино!

Прислонясь к широкому стволу, спал Хосе Габино. Словно куча грязных лохмотьев. Из-под старой шляпы виднелась небритая физиономия с красным носом.

Мальчишка швырнул в него гуаябой. Желтый плод ударился о ствол над головой спящего. Тот в испуге открыл глаза.

— Хосе Габино — вор куриный!

— Хосе Габино — вор куриный!

Мальчишки дразнились, но близко не подходили. Хосе Габино вскочил в ярости, ища камень.

— Чтоб вы сдохли, окаянные! Нет на вас погибели!

Изрыгая проклятья, он искал камень, все лицо его стало таким же красным, как нос.

Мальчишки удирали по высокой траве луга, крики их постепенно удалялись. Хосе Габино в бессильной злобе кинул им вслед два или три камня. Плюнул. Во рту пересохло. Снова улегся, ворча под нос:

— В один прекрасный день попадется мне в руки какой-нибудь из этих негодяев, размозжу башку камнем, как гуаябу. Я их выучу уважать старших. Безотцовщина, пороть их некому. Банда бездельников!

Он снова надвинул шляпу на глаза. Шляпа Хосе Габино давно потеряла и прежний цвет, и форму. Цвет у нее теперь был серовато-землистый, цвет тени, так что иногда казалось, будто у Габино на месте головы темная грязная пустота, а иногда — будто на плечах у него дремлет гриф.

— Гм. Не променяю я свою шляпу ни на какую другую. Таких шляп теперь нет.

От пота и непогод шляпа затвердела как камень.

Это была не простая шляпа, а цирковая.

— Я им говорил. Но эти мальчишки никого не уважают. Думают, что я им ровня. Я же говорил. Это цирковая шляпа. Хосе Габино — акробат. Двойное сальто-мортале. Хосе Габино — король эквилибристов. Видели бы они меня тогда, не посмели бы дразнить. Мистер Перес стоял на арене с хлыстом и в островерхой шляпе. Начиналась музыка. А канат длиннющий, натянут туго.