Артуро Пьетри - Дождь: рассказы

Осторожно, бесшумно опустился Дамиан на колени. Олень забеспокоился. Дамиан вскинул заряженное ружье. Прижал к щеке покрытый холодной грязью приклад. Прямо над мушкой виднелась часть передней лопатки, ближе к груди. Оба, олень и охотник, застыли в странном оцепенении. И тотчас грянул выстрел, раскатился эхом. Олень высоко подпрыгнул, упал. Теперь его почти не было видно в высокой траве. Дамиан поднялся. Он убил оленя. Вон та темная глыба в траве — мертвый олень с рогами о двенадцати концах. Вокруг было тихо, только эхо все еще отдавалось вдали: не один, а сотни выстрелов рассыпались, все слабее, все глуше, все дальше. Один как бы угасал, и тотчас возникал другой, третий, четвертый, в ущелье, вон на том холме, на том склоне. Дамиан, ошеломленный, вертел головой во все стороны, слушал бегущие, перекликающиеся вдали звуки. Эхо его выстрела гремело повсюду. Господи боже, ну и грохочет. Вот опять, теперь вон оттуда. Разбежалось эхо по всем горам. Скачет с вершины на вершину над головою Дамиана. А он сжался весь, испуганный, только по сторонам глядит. Далеко-далеко в горах все еще гремит его выстрел.

Мертвый олень почти не виден в траве. Но Дамиан не трогается с места. Рот у Дамиана открыт, губа отвисла, дышит Дамиан тяжело, со свистом, словно собака.

Я убил этого, с рогами о двенадцати концах. Вот ведь как бывает. Готов он, готовехонек, с одного выстрела. А я и не искал его вовсе. Все искали, а Дамиан пошел и нашел. Он стоял здесь и ждал Дамиана. Стоял на склоне. Может, предостеречь хотел. Не надо было его убивать. Он ведь не простой, он беду приносит. Хосе дель Кармен сказал. А Бенита там колотьем мается. Пресвятая дева, помилуй. Нет. Не буду его трогать. Пусть лежит. А я уйду лучше. Он беду приносит.

Дамиан двинулся в обратный путь. Скорее, как можно скорее домой. Он шагал быстро, но только теперь понял, как далеко зашел. Вот он идет и идет, а все еще не видно крыши ранчо. Сейчас он перевалит через хребет и спустится в соседнее ущелье. Ты не умрешь, Бенита. Но лучше об этом не думать. Нет. Нет. Не говори глупостей, Бенита. Ты выздоровеешь. Я здесь. Я здесь, с тобой, Бенита. Он почти бежал. Перебрался через хребет и, сойдя с тропы, кинулся вниз по склону напрямую через лес. Так быстрее. Ружье цеплялось за лианы, билось о стволы. Руками, грудью он прокладывал себе путь.

И наконец выбрался из кустарника на том склоне, где стоял дом. Те трое опять тут, возле дома. Прислонились к стене, руки сложили на груди. А в доме воет Домитила и рыдают еще какие-то женщины. Он больше не бежал. Подходил к дому медленно. Трое глядели молча, сурово.

— Умерла?

— Умерла Бенита, только сейчас.

Он бросил ружье, сумку, рог. Вошел в дом. Бенита лежала на кровати, уже прибранная. Лицо спокойное. Домитила и другие женщины громко голосили. Дымился очаг. В котле кипел сок сахарного тростника.

Дамиан крепко закусил губу, сжал кулаки. Потом снял шляпу, перекрестился. Лоб под пальцами был мокрый от пота.

— Ух ты! Ведь это же Хосе Габино, — послышались голоса. — Да, он. Ну и хороша же у него шляпа! А как шагает-то, поглядите!

Хосе Габино, красноносый, в черной пыльной бесформенной шляпе, нес на плече палку с привязанным к ней узелком. Он слышал все, что говорилось по его адресу, но даже и головы не повернул.

Он ждал — сейчас закричит мальчишка. Среди этих людей всегда находится мальчишка, и он обязательно крикнет:

— Хосе Габино — вор куриный!

И он сжался весь в ожидании. Но никто не крикнул. Какие-то люди догнали Хосе за поворотом дороги.

— Добрый день, Хосе Габино.

— Добрый день.

— Добрый день, Хосе Габино.

Усатый старик и два парня. Все трое в новых альпаргатах, отглаженные блузы так и сверкают на солнце. Прошли мимо. Старик нес в руке мешок, на дне мешка что-то шевелилось. Хосе Габино заметил это, глаза его заблестели.

— Вы куда петуха несете?

Ему ответили на ходу:

— В Гарабиталь, на праздник. Там петушиные бои будут, по двадцать песо ставят.

Хосе Габино усмехнулся, обнажив желтые неровные зубы. Трое уходили вперед по дороге. Дорога огибала холмы, безлесные, покрытые лишь травой, Гарабиталь там, за холмом, у заросшей камышами реки. Отсюда его не видно. Видны лишь холмы да камыши на реке, что вьется среди лугов и полей сахарного тростника. Какой-нибудь беспородный у них в мешке. Не настоящий же породистый петух, в самом деле.

Разговаривая сам с собою, Хосе Габино неторопливо шагал по дороге.

— Вот я так знаю толк в петухах. Умею взять петушка в руки. И породу выводить умею. И растить. И подстригать. Кум Никанор уж на что был знаток и тот всегда мне говорил: «Если бы ты, кум, взялся петухов растить, ты бы всех обскакал. Потому ты, кум, умеешь петушка в руки взять». Знатока сразу видать, он и глядит-то на петушка не как другие. И берет его когда, так руку по-особому тянет. Сами петушки это чувствуют. Прижмешь ему грудку крепко между горлышком и лапками, он сразу и затихнет. Я их всегда так беру.

Он протянул руку ладонью вверх, будто на ней сидел петушок, прищурясь, смотрел на пустую ладонь. Сквозь растопыренные пальцы виднелась дорога. Никого не было, те трое скрылись за поворотом. Неохотно опустил руку. У дороги показался дом под черепичной крышей, с галереей. Хосе Габино остановился, некоторое время глядел на дом, стал понемногу приближаться.

Может, удастся чем-нибудь поживиться? Кажется, никого нету. Вокруг не видно ни души. Дверь, выходящая на галерею, закрыта. Под галереей, у столба, лежит собака, подняла голову, заворчала сонно. Хосе Габино остановился. Тихонько спустил с плеча палку. Взял узел в левую руку, правой крепко вцепился в палку. Собака глядела не шевелясь.

— Добрый день, — произнес он хрипло.

Подождал немного, никто не отвечал.

— Добрый день! — крикнул он громко.

Ни звука, ни отзыва, ни малейшего движения в доме. Глаза Хосе Габино загорелись. Но он с опаской поглядывал на собаку. Она лежала все так же спокойно и смотрела на Хосе. Он на минуту задумался, потом, не сводя глаз с собаки, стал медленно обходить дом. Гладкая голая каменная изгородь переходила позади дома в бамбуковую, местами сломанную. Вокруг — высокие деревья, кустарник, трава, камни. Хосе Габино заглянул за изгородь. На камнях разложено для просушки белье. А рядом — колышек. И к колышку привязан петух. Черный, с золотым отливом и белыми пятнами. С красной головы срезан гребень. Маховые перья выщипаны. На желтых лапах — длинные тонкие кривые шпоры. Петух клевал что-то на земле.

— Ну и повезло же. — Хосе сглотнул слюну, осторожно огляделся по сторонам. — Надо же, клюв-то прямо нож, а голову как держит. Удар железный, и на ногу легок. Точь-в-точь петух генерала Портанюэло, он всегда побеждал, удар у него был просто на диво, смертельный. С первой же схватки идет в наступление, как даст шпорой прямо в глотку. И готово, противник лежит на земле и только попискивает. — Он подошел ближе. Петух выпрямился, глянул тревожно. Быстро, резко вертел красной головой. Хосе тихонько нагнулся. Защелкал языком, издавая монотонные звуки, а сам между тем протягивал руку. Посадил петуха на ладонь, петух заквохтал испуганно. Хосе выпрямился, стал разглядывать петуха. Металлическим блеском отливали перья под солнцем. Толстым пальцем, грязным, в трещинах трогал Хосе шпоры, клюв.