Артуро Пьетри - Дождь: рассказы

Врешь ты, Хосе Габино. Все ты врешь. Зачем так много врать, Хосе Габино? Ты был всего лишь клоуном. И то только два вечера. В городок приехал цирк, и у клоуна заболел живот. Если бы ты был канатным плясуном…

Он опять проснулся. Солнечный свет стал желтым. Приближался вечер. Хосе Габино прищурился и вдруг увидел на своем носу синее пятно. Он попытался разглядеть его получше.

Синяя муха. Большая, блестящая, с металлическим отливом. Как стеклянная бусина. Муха потирает передние лапки. Хосе Габино хлопает себя ладонью по носу. Муха взлетела с густым жужжанием. Такие мухи садятся на падаль. Поблескивают на вздутых животах павших лошадей.

Хосе Габино все старается рассмотреть получше свой нос. И по-прежнему видит синее пятно. Он опять хлопает ладонью. Но это не муха. Пятно осталось. Хосе трет нос, но пятно не сходит.

— Проклятая тварь. Она меня укусила.

Хосе Габино не по себе, нехорошо как-то. Сколько времени сидела синяя муха у него на носу и вливала яд в его жилы?

Он тяжело поднимается. Болезнь бродит по телу. Хосе надевает на палку узелок со своим добром, закидывает палку за плечо. Сдвигает шляпу на затылок. Выходит из тени дерева на солнце и, слегка волоча ноги, отправляется в путь по тропе.

Он шел медленнее, чем обычно. Всякий раз, как встречалось дерево, останавливался отдохнуть в тени. Идти было трудно, знобило. В голове гудело, казалось, синяя муха все еще летает над ним и жужжит. Вдали завидел он ранчо Марии Чусены, белыми пятнами двигались по двору куры.

— Мария Чусена даст мне какое-нибудь питье. Если найдется у нее настой ящериного корня, я сразу выздоровею. Как рукой снимет.

Хосе Габино вошел во двор ранчо, уселся под густым деревом. Куры рылись в земле, что-то клевали. Индюк с шумом распускал хвост. Хосе Габино сплюнул вязкую слюну. Во рту пересохло.

От голода сводило челюсти. Из этой вот беленькой курочки получился бы добрый бульон с золотыми бляшками жира. А индюка зажарить. Ел бы да ел, все косточки бы обсосал.

Совсем недавно он сумел бы в один миг схватить курицу, вон она, совсем рядом, поклевывает что-то под деревом. А сейчас не может. Тяжел стал. Курица захлопает крыльями, побежит, перебулгачит весь двор. А может, попробовать, чем черт не шутит! Почти сам того не замечая, он пригнулся, потихоньку стал тянуть руку к курице. Будто змея подползала. Еще немного, и он прихлопнет курицу, схватит за шею.

— Эй, Хосе Габино, ты куда это подбираешься?

Голос Марии Чусены, из дверей дома. Он быстро спрятал руку, сделал несчастное лицо.

— Еле добрел до тебя. Настою хочу попросить. — Мария Чусена хорошо знала его.

— Ладно. Только смотри у меня, Хосе Габино, к курам и близко не подходи. То ты, то лиса — скоро ни одной курицы, ни одного индюка в наших краях не останется.

Он улыбнулся заискивающе. Плотная смуглая индеанка приближалась к Хосе, глядела на него насмешливо, недоверчиво.

Хосе Габино поднялся, ответил ей так, как всегда отвечал на подобные обвинения, сам не зная, свои ли слова говорит или слышал их где-то:

— Да нет же, неправда, Мария Чусена. Все злоба людская. Не ворую я ни индюков, ни кур. Они, понимаешь, сами за мной идут, по своей охоте.

— Неужто по своей охоте, Хосе Габино?

Они уже подошли к дому.

— Правда. Я с ними разговаривать умею, они меня понимают.

Хосе Габино посмеивался, искоса поглядывая на индеанку Марию Чусену, она тоже улыбалась.

— Стоит мне только сказать: «Пошли, индюшоночек?» — а они все сразу же: «Да, да, да». — Мария Чусена затряслась от смеха. — «Что с собой возьмем?» — «Маис, маис, маис». — «А если нас станут ловить?» — «Бежим, бежим, бежим»…

Мария Чусена, все еще смеясь, пошла в дом за настоем. Хосе Габино опустился на ступеньку.

— Ох уж этот Хосе Габино! Вечно со своими сказками да плутнями.

Она принесла настой; Хосе Габино тряпочкой протирал кольцо из желтого металла, блестевшее на его грязном пальце.

— А кольцо у тебя золотое?

— Каким же ему быть? — отвечал он уклончиво.

— Что ж ты его не продашь, Хосе Габино, чем голодать-то да маяться?

Прихлебывая горячий настой, он сказал:

— Чтобы я продал это кольцо, Мария Чусена? Да ни за что на свете! Лучше десять раз с голоду помру. Ведь мне не кто-нибудь его подарил, а сам генерал Портанюэло. Да, вот так. После кровавой битвы… — Хосе Габино прикрыл глаза, весь словно бы погруженный в воспоминания. — Бой в тот день был очень жестокий. Я командовал отрядом. Видела бы ты, как я бросался под пули. Не хочу хвастаться, только сам генерал Портанюэло сказал при всех: «Видал я храбрецов на своем веку, но перед Хосе Габино просто шляпу снимаю» — и подарил мне кольцо.

Мария Чусена не верила ни одному слову.

— Не знала я, что ты и на войне был. В полиции ты служил в городе, про это слышала. А еще помню, как ты ходил с ящиком по домам, торговал всякой всячиной.

— Так я ведь на все руки мастер, Мария Чусена. Всего пришлось хлебнуть понемножку.

Опять ему стало худо, опять послышалось жужжание синей мухи. Он допил настой.

— Болею я. В полдень на лугу муха синяя меня ужалила. Пятно на носу осталось. Все тело ноет как в лихорадке.

Но Мария Чусена больше не слушала и не отвечала. Забрала пустую чашку и ждала, когда он уйдет.

— Ну что ж, пора мне. — Хосе Габино поднялся. — Если поспешить, поспею в город засветло. Только как тут поспешишь, когда такая хворь на меня напала. Что поделаешь, застанет ночь где бог даст. Давай шагай, Хосе Габино, дорога, она всякому впрок, а под лежачий камень вода не течет.

Они не попрощались. Хосе прошагал среди кур, женщина не уходила, смотрела вслед до тех пор, пока он не вышел на дорогу и не исчез из виду.

Хосе Габино брел по дороге, кости ныли, леденели. Он сжался в своем пиджаке, сунул руки в карманы. Карманы были большие, глубокие, бесформенные. На ходу он ощупывал вещи в карманах, попадались разные, то твердые, то мягкие. Старые ключи, бумажки, семена, черствые корки, ракушки.

Пиджак был словно железный. И тоже давно потерял форму и цвет. Турок Симон дал ему когда-то этот пиджак и ящик с мелочным товаром. Он ходил по домам, болтал с хозяйками, старался выбирать дома побогаче — там больше купят, знал все деревенские сплетни. Случалось даже, в карманах его пиджака звенели монеты. Он входил во двор, ставил ящик на землю, гладил собаку и ждал; слышалось шлепанье туфель, появлялась хозяйка.

Начинался долгий разговор, торговались, подсчитывали, пересчитывали, он писал цифры карандашом на кирпичном полу.

Послышался звон колокольчика. На дорогу вышел караван. Шесть ослов, два погонщика. Поравнялись.

— Добрый день.

— Добрый день.

— Вы в город?

— В город. Возьмем поклажу и на заре, по холодку, обратно.

— Ага. А откуда вы?