Ляман Багирова - Смородинка (сборник)

Это была зеленая поляна, того немыслимого яркого цвета, который иногда бывает в середине весны. Никаких цветов и кустов на ней не было. От футбольного поля она отличалась только более высокой растительностью.

Оглядевшись, Адель поняла, что сидит у подножия какого-то пригорка. На его вершине возвышалось белое здание с колоннами и галереями.

Рядом с Аделью вдруг нарисовалась пожилая женщина с короткой стрижкой. На ней была клетчатая юбка и светлая кофта с бантом. Черты ее лица показались Адели знакомыми, но она не могла вспомнить, где видела ее раньше. Женщина сделала знак следовать за собой, и они двинулись вперед.

— Куда мы идем? — спросила Адель. Но женщина лишь улыбнулась и приложила палец к губам.

Никакой тяжести Адель не чувствовала. Внутри было пусто и звонко. Так же, играючи, взбиралась на холм и женщина.

Адель уже поняла, что женщина не из разговорчивых. Но, к чести сказать, особым любопытством она не отличалась. Брала только досада, что ее как барана ведут незнамо куда. Адель уже хотела остановиться, и сказать, что не двинется дальше, но тут женщина остановилась и показала на белое здание. Они стояли прямо перед ним.

На верхнюю площадку здания вела витая лестница. Они стали подниматься по ней и тотчас же с каменного пола стало подниматься нечто темное, без образное. Если это страшное и имело какой-то образ, то только образ осьминога с натянутыми на башку и щупальца колготками. Оно тянуло к Адель студенистые лапы и норовило цапнуть ее за пятки. Но Адель всегда оказывалась на одну ступеньку выше. Женщина шла впереди и ни разу не оглянулась.

Они оказались на террасе второго этажа. Там, опершись о каменную балюстраду, стоял человек в сером летнем костюме. Серые брюки со стальным отливом, серая рубашка навыпуск. Человек стоял боком и смотрел куда-то поверх поляны. У него был огромный шишковатый лоб с залысинами и в профиль он напоминал артиста Броневого. Женщина подтолкнула Адель к нему и исчезла.

— Здравствуйте, — сказала Адель робко.

— Здесь не здороваются, — хмыкнул мужчина, но Адель показалось, что ему пришлось по душе ее приветствие. Он продолжал смотреть вдаль и барабанил пальцами по каменной кладке. Пальцы у него были смуглые и длинные и Адель, как завороженная смотрела на их танец по белому камню. Казалось, он чего-то ждал.

— Где я? — наконец выдавила из себя Адель.

— Рано или поздно все сюда попадают, — без улыбки сказал мужчина.

— Вы, вы… Бог? — решилась Адель.

— Так меня называют, — ответил тот.

— Почему? — Адель подыскивала слова. — Почему…

— Так рано? — закончил мужчина. — Время есть время.

— Куда теперь мне? — тихо спросила Адель и заплакала.

Бог искоса взглянул на нее. Адель успела заметить, что лицо у него уставшее и все покрыто старческими коричневыми пятнышками, будто гречневой крупой.

— Пока не знаю, — вздохнул он. — Посмотрим.

— Я старалась быть хорошей, — плача, перечисляла Адель. — Я заботилась о близких. Я вырастила детей, я вложила в них душу, а они оказались такими неблагодарными. Я работала, я не ела зря хлеба…

— Знаю, — махнул рукой Бог. — Но ты пойми, все, что ты не делала, ты делала для себя. Старалась быть хорошей и получала от этого удовлетворение. Заботилась о близких, так это был твой выбор.

— Это часто выходило мне боком. Если все было хорошо, про меня забывали, а если нет, сразу вспоминали и обвиняли.

— Таковы люди, — улыбнулся Бог. — Не больше и не меньше. А ты хотела, чтобы тебя всегда и все благодарили? Тогда это называется немного по другому: ты — мне, я — тебе. А ты говоришь о доброте и заботе.

— А дети? — уже немного разозлилась Адель. — Почему они оказались такими неблагодарными? Я из-за них ночей не досыпала…

— Куска не доедала, — продолжил он. — Так, разве они просили производить их на свет? Выбор опять же был за тобой. Ты пойми, я послал их тебе, потому что счел тебя достойной. Думал, что ты будешь их любить.

— Разве я их не любила? — разрыдалась Адель. — Я думала, хоть вы меня поймете.

— А что я, по-твоему, делаю? — удивился Бог. — Возьми платок. — Он протянул ей коричневый в серую клетку платок. — Возможно, ты любила, но больше утверждалась за их счет. Тебе было двадцать три года, когда ты вышла замуж. Вышла не по любви, а за хорошего парня из обеспеченной семьи. Тебе нравился твой однокурсник, но он был беден и вечно витал в облаках. Знаю, на тебя давили, тебе внушали, что такой никогда не обеспечит семьи. А есть партии более достойные. И ты вышла замуж. Хочешь знать, что случилось с тем парнем? Он уехал в другой город и стал художником в театре. Он так и не женился, хотя нравился женщинам. С ним вряд ли была бы обеспеченная жизнь, но тебе всегда было бы весело. Помнишь, как ты смеялась с ним? Помнишь, как он сорвал для тебя тюльпаны из городского парка, и вас оштрафовал толстый милиционер, а потом ты захотела мороженого, а денег на него не хватило? Помнишь?

Адель слушала пораженная. Когда они были, эти темные, влажные тюльпаны…

— А однажды в мае, он забрался на крышу вашего дома и спустил на веревке до пятого этажа, где вы жили, корзину с твоей любимой сиренью и банку меда. Вы с мамой как раз пили чай на балконе, и твоя мама с перепугу выронила стакан чая вниз. Она потом ворчала, что ни днем не ночью от него покоя нет, гонишь его в дверь, а он — в окно, а ты улыбалась. И щечки у тебя были красивые как яблочки.

— Я никогда не перечила маме, не шла против нее — пролепетала Адель.

— А потом обвиняла старушку во всех страданиях своей жизни. — Помнишь, как ты кричала, что если бы не она, ты бы никогда не вышла замуж за этого идиота — твоего мужа, не выслушивала бы придирок от капризной свекрови? Ты потом долго рыдала, а мама втягивала голову в плечи и во всем винила себя.

Потом ты заявила, что будешь жить ради детей и посвящаешь себя всю им. И что получилось? Ты как наседка закутывала детей, так, что они не могли вздохнуть, а потом таскала их по врачам и недоумевала, что они болеют по девять месяцев в году. Помнишь, как ты заставляла дочку надевать под школьное платье брюки и до десятого класса провожала ее в школу, а все над ней смеялись?

— Дураки смеются, — чуть не огрызнулась Адель, но сдержалась.

— С сыном ты спала вместе в одной кровати до двенадцати лет. И продолжала бы спать, если бы не заболела желтухой, и тебе не пришлось бы перейти в отдельную комнату. Все, глядя на тебя, умилялись и говорили, что ты великая, замечательная мать, и это переполняло тебя гордостью. Ты по-прежнему считаешь, что делала это для детей, а не для себя?

— Получается, что на них надо было наплевать, как другие некоторые мамаши делают? — осмелела женщина.

— Одни, другие… «Я не такая, как некоторые»… И тут гордыня. Ты даже с работы ушла, чтобы быть рядом с детьми. Всегда рядом. Свысока говорила про тех, кто тратит свое время на книги, кино и театры, считала их эгоистами. Обсуждала, кто и как готовит дома еду, кто, по-твоему мнению, хорошая хозяйка, а кто нет. Помнишь мать подруги своей дочери? Сколько ее костей ты перемыла с соседками, за то, что она не готовит дома фундаментальные блюда, а довольствуется простой пищей и любит путешествовать и слушать музыку.