Владимир Ладченко - Светлые аллеи (сборник)

И замечаешь, что секса без водки у нас просто не существует. Особенно с кем-то новым. Здесь вам не Америка, здесь климат иной… А с пол-литрой тебя все мужики встречают с распростёртыми руками, а женщины с распростертыми ногами. А так хочется чего-нибудь ещё не заплёванного.

Да и не любят непьющих. «A-а, здоровей нас хочешь быть?!» или «Странный вы какой-то. Полгода у нас работаете и постоянно на работе трезвый. До каких пор!».

А в компаниях вообще беда.

— Чего отказываешься-то? Ты не думай, спирт хороший, без дихлофоса.

— Да, подшился не вовремя, — вру я, чтобы не объяснять, что не пью по идейным соображениям.

И люди довольны. Я хуже их. Я — алкоголик, а они ещё не лечились.

Но самое надёжное, чтобы отстали — это шокотерапия. На вопрос:

— А вы почему не пьёте? Своим несуразным поведением отравляете праздничный аппетит и жажду присутствующих — нужно самым обыденным тоном ответить:

— Извините, от гонореи лечусь. Нельзя мне — и почесать где-нибудь в паху. И всё. Этого достаточно. Мужчины на вас будут смотреть с уважением и рассказывать на кухне аналогичные приключения из своей половой жизни. Единственный минус — никого не удастся закадрить. А после танцев с вами, женщины будут бегать мыть с хлоркой руки.

И обидно, никто не верит, что можно бросить самому, без врачей и медсестёр. На голом энтузиазме. И что это невероятно легко. Я их понимаю. Продолжать пить всё же легче. Да и зачем уродоваться, чего-то добиваться в жизни и себе, когда выпил и такое ощущение, что уже всего добился.

И ещё одна нехорошая деталька. Постепенно к моему дому заросла народная тропа и осталась только стежка, по которой хожу я один. Дружба — это вместе пить водку и, размазывая сопли, делиться наболевшим. Обниматься и брататься. А какая с вами дружба? Да и как подружится с человеком, не выпив с ним литра три-четыре? В голове никак не укладывается. Ни штабелями, ни на попа. И главное, какой смысл идти к вам в гости? И с чем? Чай попить и с женой можно.

Но самое тухлое — это праздники, особенно хронические типа Нового Года. Вы везде чувствуете себя лишним. И время растягивается, как баян. Все веселятся, а вам с ними скучнее, чем одному. Вся страна в запое, а вы почему-то нет. И чувствуешь себя птицей — ощипанной белой вороной или гадким утёнком, который вырос и превратился не в лебедя, а в гадкую утку. И внутренний голос вкрадчиво говорит: «Да накати рюмочку. Чего ты, как не знаю, кто?», но тут подключается другой, ещё более внутренний голос и тихо спрашивает в мозжечок: «А блевать?» Вы вздрагиваете и запиваете страх прежних ощущений лимонадом. Лучше 100 лет одиночества, чем одно утро похмелья.

Так что бросить пить — это не подвиг. Подвиг — жить непьющим. За это орден нужно давать. Или хотя бы грамоту от производства. А в некрологе написать: «Вёл здоровый образ подобия жизни».

В банке, где я платил за нагоревшее электричество, ко мне подошёл мужик, худой такой и равнодушно одетый, и сказал:

— Здорово! Не узнаёшь?

Я пожал его костлявую руку, вгляделся в морщины и обрадовался:

— Васька! Ёлки-палки! Здорово! Помнишь наш гвардейский дисциплинарный батальон?

Мужик слегка чертыхнулся.

— Да нет, какой ещё Васька! — он снял с головы шапку и заулыбался, как для фотографии, — А так узнаёшь? Ну?

Эта апостольская лысина мне показалась смутно знакомой.

— А так Петя, — менее уверенно сказал я и уточнил — ЛТП, восьмидесятый год?

— Да нет же, я — Санька! — нервно сказал незнакомец и с надеждой спросил: — Узнаёшь Саньку?

— A-а, Санька! — наконец узнал я — Санька Пиночет! Век воли не видать. Два года на одних нарах… — и я шутливо пропел: — «Есть в Павлодаре маленькая зона…»

— Да нет, я — Санька Плужников — уже менее радостно и вздыхая сказал мужик — Мы с тобой в школе за одной партой сидели. Ну ещё Наталья Михайловна нашей классной была.

Было видно, что он уже жалел, что подошёл.

— A-а, Плуг! — снова обрадовался я. Мы вторично обменялись рукопожатиями и начали обмениваться впечатлениями о прожитой жизни.

В школе Плуг был отличником, но несмотря на это всё-таки выбился в люди и сейчас, по его словам, заведовал кафедрой кукурузоводства. Профессор ботаники с уклоном в агрономию. Женат, нажил машину, тёщу и детей. В общем всё нормально.

— Ну а ты как? — осторожно, как бы извиняясь за своё благополучие, спросил он.

Я рассказал, как я. Особо хвалиться было нечем, но и врать не хотелось. Работаю скупщиком краденного. Работа нервная, но нравится. Неженат, но имею две семьи. Также имею судимости и приводы в милицию. Воспитал троих детей. Двое из них уже сидят, третий под следствием. В свободное время изобретаю вечный двигатель.

— Это ты зря, — поморщился Санька.

— Что зря?

— Ну двигатель-то, — сказал Санька, — Бесполезно.

Всё остальное в моей жизни ему понравилось.

Мы зашли в кафешку и, как клопа раздавили бутылочку. Потом другую. Вспоминали прошлое.

Из нашего класса, кроме Саньки, никто ничего не добился. Многих уже похоронила водка. Наши некогда цветущие одноклассницы превратились в преждевременно постаревших и больных тёток, на которых встанет только у геронтофила. А когда заканчивали школу, жизнь им виделась в лазоревых тонах и все поголовно мечтали стать артистками. Грустно всё это как-то.

— А я долго в этой жизни не мог найти себя — захмелев, рассказывал я. — Столько профессий перепробовал, пока своё место не нашёл. И «медвежатником» работал и домушником. «Щипачом» два года. С «каталами» весь Крым исколесил, но всё не то. Наконец нашёл себя. Сейчас чувствую, что нужен людям. Прямо нарасхват. И, главное, жить интересно. За сыновей не стыдно — на зоне хвалят.

— А у меня жизнь не удалась — вдруг скорбно сказал Санька — Сорок лет, а уже не живу, а существую. Работу свою ненавижу, жену презираю, детей жалко. И главное, всё надоело. Всё не имеет никакого смысла. Всё до омерзения нормально. Так, имитирую, что живу. Впереди серость, мрак и приличные похороны. И все люди сволочи. Хватают ртом и жопой, противно смотреть. Так что у меня полнейший тупик. Хочу что-то изменить в жизни, но чтобы ни делал, понимаю, что делаю это, чтобы всё осталось по-старому. И самое смешное — окружающие мне завидуют. Жизнь, мол, удалась. Блестящая карьера. Из Америки не вылазию. Идиоты! И это блядство повсюду, все как и я имитируют, что счастливы. Да любой бомж счастливей всего этого ублюдочного среднего класса! Одни выродки и шакалы. Уж я-то насмотрелся.

Он горько сплюнул под стол и признался:

— Устал я, исстрадался. Радости хочу. Ах нет, вся религия, вся классическая литература внушает нам, что, мол, страдать это — хорошо, это замечательно. Чушь собачья! Человек создан для радости и света.